Джастин Скотт «Морской охотник»
Он терпеть не мог кофе. Он выпил тысячи чашек горячего и холодного кофе во время бесконечных ночных вахт, трудных и ответственных маневров, погрузок и разгрузок в портах, в минуты разочарований, нервного напряжения и опасностей; однако он настолько ненавидел этот горький вкус, что воспринимал его только в сочетании с молоком и сахаром. На самом деле кофе для него был тонизирующим средством, таким же, как для других – рюмка спиртного или сигарета. Курить он бросил давно.
Что же до спиртного, то он крайне редко употреблял его в море, да и на суше нечасто переходил отметку Плимсолла, загружая в трюм не больше двух порций джина. И лишь когда ситуация, компания или место требовали значительных доз спиртного, он сознательно позволял себе пить «сколько влезет». И в таких случаях он, как и большинство известных ему моряков, был способен поглотить невероятные количества чего угодно со всеми последствиями, которые это влечет за собой в тех географических точках, где мужья блюдут добродетель своих жен, полицейские поддерживают общественный порядок, а вышибалы ночных клубов следят за тем, чтобы клиенты вели себя как положено и не удирали, не заплатив по счету.
Сегодня вечером об этом и речи не было. Порты, моря и вся его предыдущая жизнь находились слишком далеко от столика, за которым он сидел у входа в пансион на площади Санта Ана, глядя на гуляющих прохожих и разговаривающих в барах людей. Он заказал джин с тоником, чтобы отбить вкус кофе, липкая чашка еще стояла перед ним – по неловкости своей он всегда, размешивая сахар, проливал кофе на блюдечко, – и сидел, откинувшись на спинку стула, засунув руки в карманы тужурки и вытянув ноги под столом. Он устал, но оттягивал минуту, когда придется лечь в постель. Я тебе позвоню, сказала она. Позвоню сегодня вечером или завтра. Дай мне немного подумать. На вечер у Танжер была запланирована встреча, отменить которую она не могла, а потом она должна с кем-то поужинать, так что ему придется подождать. Это она ему сказала в полдень, когда они дошли до перекрестка проспекта Альфонсо XII и Пасео Инфанты Исабель и она распрощалась с ним, не позволив ему проводить себя до дома.
Она резко повернулась к нему и протянула руку, крепкое пожатие которой он хорошо помнил. Кой спросил ее, куда она, черт возьми, собирается ему звонить, ведь в Мадриде у него нет ни жилья, ни телефона и вообще ничего, а багаж его находится в камере хранения на вокзале. И тут он впервые увидел, как Танжер смеется. Это был очень искренний смех, вокруг глаз у нее образовались морщинки, от которых, как ни странно, она очень помолодела и похорошела. Такой славный смех – как у мальчишки, с которым сразу же хочется сойтись поближе, поскольку интуиция подсказывает, что это будет отличный товарищ – и для игр, и для приключений.
Именно так она и смеялась, держа руку Коя в своей, потом, извинившись за неуместную веселость, секунду-другую смотрела на него задумчиво, хотя смех еще не окончательно исчез с ее лица. Затем она назвала пансион на площади Санта Ана, напротив театра Эспаньоль, она там жила два года в бытность студенткой. Там чисто и недорого. Я тебе позвоню, сказала она. Увидимся мы или не увидимся, но я тебе обязательно позвоню, сегодня или завтра. Даю тебе честное слово.
Вот он и сидит здесь, перед пустой чашкой из-под кофе, уже отхлебнув джина с тоником – голубого в баре пансиона не нашлось, – который официантка только что принесла ему. Сидит и ждет. Весь вечер он не двигался с места, тут и поужинал бутербродом с пережаренной телятиной и бутылкой минеральной воды, предупредив, где его найти, если будут звонить. Кроме того, она могла и просто зайти сюда, и из-за этой вероятности он не отводил глаз от дальнего конца площади, чтобы высмотреть ее в ту минуту, когда она спустится сюда по улице Уэрта или по какой-нибудь другой из тех, что сбегают сюда от Пасео-дель-Прадо.
За припаркованными у тротуара автомобилями, между скамейками, стоявшими на площади, что-то бурно обсуждали нищие, пустив по кругу бутылку вина. Весь вечер они просили милостыню, шныряя по террасам уличных кафе, а теперь подводили итоги дня. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, у ног одного из мужчин пристроилась собачонка.
От входа в отель «Виктория» за ними пристально наблюдал жандарм, по виду настоящий Робокоп; он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги на том самом месте, откуда минуту назад прогнал женщину-попрошайку. После того, как Робокоп исполнил свой долг, она, пробираясь между столиками, подошла к Кою. Дай мне немного денег, приятель, сказала она бесцветным голосом, глядя перед собой невидящими глазами. Дай. А она еще молодая, подумал он, наблюдая за тем, как компания нищих с собачонкой подбивает свою бухгалтерию. Когда Кой давал ей монетку, он заметил, что несмотря на испещренную пятнами кожу, русые с сединой волосы и смотрящие в никуда глаза, она еще сохраняла следы былой красоты – красиво очерченные губы, высокие скулы, осанка, тонкие, исхудавшие руки с длинными грязными ногтями. Суша вредна человеку, подумал он в который раз. Она овладевает человеком и пожирает его, как тот парусник в Старом порту. Он посмотрел на свои собственные руки, лежавшие на коленях, и отметил первые признаки разложения, ту неизбежную проказу, которой нельзя не заразиться в городах, на обманчиво твердой земле, общаясь с другими людьми и дыша сухим, пресным воздухом. Хорошо бы поскорее в море, сказал он про себя. Хорошо бы найти какую-нибудь посудину, которая ушла бы в море со мной на борту, пока еще не поздно. Пока я еще не подхватил тот вирус, который разъедает сердца, лишает их компаса и управления и в конце концов выбрасывает на берег с подветренной стороны на верную гибель.
– Вас к телефону.
Официантка только глаза раскрыла: он тут же вскочил и большими прыжками промчался по коридору, который вел в холл пансиона. Раз. Два. Прежде чем взять трубку, он досчитал до пяти, чтобы выровнялось дыхание. Три, четыре, пять. Я слушаю. На том конце провода была она; вежливо и спокойно она извинилась за столь поздний звонок. Да нет же, ответил он, еще совсем не поздно. Он ждал ее звонка. Перехватил бутерброд на террасе пансиона, а сейчас приступает к джину с тоником. Она еще раз извинилась, он снова повторил, что время совсем не позднее, и на линии установилось молчание. Кой оперся о стойку и принялся рассматривать сложный рисунок вен и сухожилий на своей широкой, короткопалой, сильной – отнюдь не аристократической – руке, ожидая, когда она заговорит. Она лежит на диване, подумал он. Сидит на стуле. Уже забралась в постель. Она одета, нет, раздета, уже в пижаме. Или в ночной сорочке. Она босиком, перед ней открытая книга. Или включенный телевизор. Она лежит на спине. Или на животе. И ее веснушчатая кожа в свете лампы отливает старым золотом.
Тут мне кое-что пришло в голову, сказала она наконец. Мне пришло в голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У меня есть для тебя предложение. И я решила спросить, не придешь ли ты ко мне, да, прямо сейчас.
Однажды, когда Кой плавал третьим помощником, у него произошла встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две – ровно столько времени, сколько потребовалось яхте – женщина загорала на ее корме, – чтобы пройти мимо «Отаго», а Кой в те минуты с мостика всматривался в море. Над палубой стоял мерный стук молотков, которыми матросы оббивали ржавчину с корпуса перед тем, как покрасить его суриком. Торговое судно стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони, по ту сторону Лидо солнце сверкало в Венецианской лагуне, за нею, тремя милями дальше, виднелась колокольня и купола Святого Марка и крыши городских домов, плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь – десять, легкой рябью покрывал море и разворачивал корабли кормой к пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками, этот же бриз привел сюда из прохода Маламокко яхту, элегантная белизна поднятых по штирборту парусов скользила мимо Коя на расстоянии полукабельтова.