– Он так и сказал, – губы ее отвердели в горькой улыбке, – «опасные встречи».
И тут Кой, который пил свой джин и молча слушал, спросил, почему она не обратилась в полицию.
Она тихонько засмеялась – глухим, хрипловатым смешком, в котором было презренье, но не было веселья. А я и на самом деле плохая девочка, сказала она. Я пыталась обмануть Палермо, да и с музеем я не слишком хорошо поступаю. Если ты до сих пор этого не понял, то ты еще наивнее, чем я думала.
– Нет, я не наивен, – неловко сказал он, вертя в руках холодный стакан.
– Согласна. – Она смотрела ему прямо в глаза, без улыбки, но спокойнее, чем раньше. – Ты не наивен.
Она отставила свой стакан. Уже поздно, сказала она, посмотрев на часы. Кой допил джин, знаком подозвал официанта и положил на столик купюру. Немного их осталось, отметил он про себя с горечью.
– Они нам за все заплатят, – сказал он вслух.
Он не имел даже самого отдаленного представления о том, как может быть выполнено это решение и как он сумеет этого добиться; но ему показалось, что это обязательно надо сказать. Так положено, думал он. Есть такие обезболивающие фразы, утешительные штампы, которые произносят в кино и романах; и даже в жизни они имеют некоторую цену. Он взглянул на нее с опаской – боялся увидеть, что она над ним насмехается, но она, по-прежнему склонив голову набок, была погружена в собственные размышления.
– Мне все равно, заплатят они или нет. Это же гонки, понимаешь? Для меня имеет значение только одно – добраться туда раньше, чем они.
Вот-вот должен вступить сакс. Танжер сама как джаз, подумал Кой. Основная тема и неожиданные вариации. Она все время развивается в сторону главной темы, по схеме ААВА, но при этом следить за развитием приходится внимательно, так как в любой момент возможны неожиданности. Внезапно схема меняется на ААВАСВА, возникает новая, совсем неожиданная тема. Оставалось следить за ней, как за импровизацией, без партитуры – будь что будет.
На площади часы пробили трижды. Сквозь наушники и музыку их бой звучал приглушенно, а после этого сразу же вступил сакс Хокинса – третье соло, которое связывало все воедино. Кой закрыл глаза, с наслаждением слушая знакомые пассажи, они действовали успокаивающе, как все предсказуемое. Но в хрупкую мелодию вмешалась Танжер. Кой утратил нить, секунду спустя он выключил плеер, снял наушники и стоял в полной растерянности. На мгновение ему показалось, что он слышит там, наверху, шаги Танжер, как матросы «Пекода» слышали в кубрике стук ноги Ахава, выточенной из китовой челюсти, когда он ночами мерил палубу, предаваясь своим навязчивым мыслям. Потом Кой раздраженно бросил плеер на неразобранную постель. Все это было не правильно, жанры бессовестно смешались. Период Мелвилла, как и предыдущий – Стивенсона, давно ушел в прошлое. Теоретически Кой находился сейчас в периоде Конрада, а герои, которым дозволяется двигаться по территории Конрада, – люди усталые, более или менее просвещенные и вполне осознающие, что, стоя у руля, погружаться в мечты опасно. Это люди взрослые, они испытывают тоску и скуку, в их снах давно уже не проплывают процессии китов, сопровождающих белый призрак, огромный, как айсберг.
И все-таки «если…» дельфийского оракула, о котором Кой узнал тоже из Мелвилла, а тот из других книг, Коем не читанных, продолжало тихо звенеть в воздухе, как ветер в арфе такелажа, даже когда альбатрос, запутавшись пленным телом во флаге Ахава, скрылся под водой вместе с его кораблем, пока неутешная «Рахиль», блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла лишь еще одного сиротку. Кой вдруг, к собственному изумлению, понял, что этапы, книжные или жизненные – как их называть, не так уж важно, – никогда не заканчиваются раз и навсегда и что, хотя герои утрачивают наивность и свежесть, необходимую для того, чтобы верить в корабли-призраки и затонувшие парусники, море-то остается неизменным, оно полно собственной памятью, и оно себе верит. Морю совершенно безразлично, что люди утрачивают веру в приключения, в затонувшие корабли, в поиски сокровищ. Те загадки И истории, которое хранит оно, обладают собственной, не зависимой ни от чего жизнью и будут обладать ею, когда жизнь на земле исчезнет навсегда.
И потому до самого последнего мига будут на земле те мужчины и женщины, что обратятся с вопрошанием к издыхающему киту, поднявшему голову к солнцу и вздымающему ввысь свой фонтан.
Вот и он, при всей возможной ясности обретенного понимания, при том, что его «Пекод» давно ушел в пучину морскую и сам он стал уже зваться Джимом, в его-то годы снова оказался Измаилом, закаляющим гарпун собственной кровью… Он смотрел, завороженный неизбежной судьбой, – он же столько раз про это читал, – на женщину с веснушками, которая молотком приколачивает испанский дублон к мачте: тук-тук. И это происходило не только в его воображении. Он снова подошел к окну, хотел подставить лицо ночному бризу, но тут услышал нервные шаги сверху, на палубе. Цок-цок, цок-цок. Ясно, она тоже не спит, гоняется за своими белыми призраками, за катафалками, чьи старые чугунные оси ломаются по пути. И он, он никогда не видел в своих мечтах, в своих рейсах, портах и предыдущих невинных жизнях такого Ахава, Ахава, представляющего такой соблазн, увлекающего тебя к твоей могиле.
– Между «Деи Глорией» и изгнанием иезуитов из Испании, – говорила Танжер, – существует непосредственная связь. Прямая и безусловная.
Было воскресенье, они завтракали под тентом кафе «Паризьен» напротив своей гостиницы: горя-. чий белый хлеб, какао, кофе, апельсиновый сок. Утро было ясное, с моря дул легкий бриз, по освещенному солнцем прямоугольнику площади, между ногами выходящих из церкви после мессы людей бродили голуби. Кой держал в руке половинку булочки, намазанной маслом, и, откусывая от нее, поглядывал на часовню и бело-охряный фасад церкви святого Франциска.
– В тысяча семьсот шестьдесят седьмом году в Испании правил Карл Третий, а до этого он был королем Неаполитанским… С самого начала его царствования иезуиты не скрывали своего неприязненного к нему отношения, среди прочего и потому, что тогда в Европе разворачивалась борьба за новые идеи, а иезуиты были самым влиятельным религиозным орденом… И врагов у них хватало повсюду. В тысяча семьсот пятьдесят девятом году их изгнали из Португалии, в тысяча семьсот шестьдесят четвертом – из Франции.
Перед Танжер стоял высокий стакан с какао, и каждый раз, как она отпивала глоток, на верхней гу-бе у нее оставалась бежевая полоска. Она появилась в кафе, явно только что выйдя из душа, с влажных волос скатывались капельки воды на рубашку в бело-синюю клетку с засученными рукавами, теперь же волосы ее подсыхали, чуть-чуть завиваясь при этом, отчего лицо ее казалось особенно свежим. Когда Кой видел полоску какао на ее губах, у него внутри все замирало. Сладко, думал он. Губы у нее сладкие, а она еще добавила в какао кусочек сахара. Какие же они на вкус, если коснуться их языком?
– Напряженность между иезуитами и просвещенными министрами Карла Третьего росла, – продолжала она. – Четвертый обет – обет безусловного послушания Папе Римскому – поставил орден в центр борьбы между королевской и церковной властями. Ведь для остальных орденов обязательными были только три обета – безбрачия, послушания и нестяжательства. Иезуитов обвиняли также в финансовых махинациях и засилье в университетах и в государственных учреждениях. Тогда еще свеж был в памяти конфликт с парагвайскими миссиями и война с индейцами гуарани. – Она наклонилась к нему над столом, держа стакан в руке. – Ты видел фильм Роланда Иоффе «Миссия»?.. Иезуиты были заодно с индейцами.