Как мало времени мне требуется, чтобы решить чужую судьбу. А что если просиживать молодость в лабораториях Уайдбека не входит в ее планы? В твоей машине наверняка найдется хотя бы один ее волос. Вот его для ДНК-диагностики ты и возьмешь. Потом поедешь домой и еще раз все обдумаешь. Потому что, после того как Уайдбек узнает о ней, пути назад не будет: он вцепится в нее мертвой хваткой. Если узнает.
Я вернулся в дом. Тело Лики по-прежнему безжизненно лежало в кресле. Осталось совсем чуть-чуть. Собрать инструменты, попрощаться и… сделать так, чтобы она не смогла меня остановить. Пальцы на ее руке дрогнули, дыхание стало прерывистым. У меня есть полминуты, не больше. Успокоительное и медленное снотворное. Первый препарат снимет шок и поможет пережить все, что случилось с ней сегодня. Второй начнет действовать минут через пятнадцать-двадцать и уложит ее в кровать до самого утра.
«Браво, повелитель шприцев! Будь твоя воля, и ты ширял бы ее наркотой каждый раз, как только надо уложить в кровать?» – ухмыльнулся внутренний голос.
«О нет, у меня нашлось бы средство куда более эффективное».
«Наручники и липкая лента?»
«Долгий изнуряющий секс».
Готово. Лика шевельнулась и открыла глаза. Я поднял ее на руки и направился в ее комнату.
Только когда я оказался внутри, то осознал, что мне все же не следовало входить сюда. Слишком рискованно. Все равно что ступить на прогнивший мост, под которым ревет горная река. Я увидел стол, полки, подоконник, обои, пол, светильник, кровать и… молча выругался. Перед глазами снова поплыл сумасшедший разноцветный калейдоскоп: Лика сидит на этом столе и болтает с подругой по телефону. Она в коротких шортах и в майке, обтягивающей грудь. Полки уставлены книгами, я знаю, что в книге «Поющие в терновнике» ее фотография из летнего лагеря, где она сидит на пляже голышом. Я вижу, как она моет стекла, встав на подоконник и почти целиком высунувшись в окно, и снова чувствую желание подойти к ней, схватить за локоть и втянуть в комнату. Лика рисует на обоях фломастерами, пытаясь превратить пятно в цветочный бутон, ее волосы, темный шелк, струятся по спине. Она неплохо рисует, но еще никто не говорил ей об этом. Я вижу, как Лика сидит на полу и строчит письмо какому-то придурку, с которым познакомилась в летнем лагере. Я ничего о нем не знаю, но уже хочу свернуть ему шею. И наконец… кровать. Лика спит, перевернувшись на живот и засунув руки под подушку. Тонкая ткань ночной рубашки едва прикрывает лопатки. Черт бы тебя побрал, Феликс, как хорошо ты все помнишь…
* * *
Я сам не заметил, как выложил ей все то, чего выкладывать не стоило. То ли дело было в той ауре доверия и понимания, которая окружала ее и наполняла всю комнату, то ли в чувстве вины, которое накрыло меня после того, как я дал ей снотворное, не спросив у нее разрешения. Я рассказал ей о том, что испытал, когда увидел Анну, о том, что время от времени выдает мне память Феликса и, наконец, о его чувствах к ней, включая все, о чем он думал в ту ночь, когда сжег плакат на двери ее комнаты.
Лика не поверила мне. Я наблюдал за тем, как она с видом психиатра, уставшего слушать от пациента всякую околесицу, выбралась из кровати, подошла ко мне и села рядом на подоконник. Она находилась так близко, что я уловил аромат медового шампуня, струящийся с ее влажных волос.
– Я не могу поверить. Феликс просто терпеть меня не мог, как и я его!
– Он был без ума от тебя.
Я повернулся к ней и понял, что не смогу сдержаться. Лика сидела на подоконнике и смотрела на меня в упор. Ужаса и смущения, отразившихся в ее глазах, когда она узнала о замыслах Феликса, – больше не было. Теперь на ее лице проступило какое-то новое для меня выражение. Новое, интригующее и отчаянное.
– А ты? Что чувствуешь ты, новый и другой, глядя на меня?
В момент, когда она договорила фразу, фантом Феликса врезал мне под дых. Лика медленно спустилась с подоконника, и мои пальцы потянулись к ней, намереваясь сжать ее и больше не отпускать. Я привлек ее к себе, и в тот момент, когда ее робкие руки сомкнулись на моей шее, вдруг ощутил нечто, чего не испытывал никогда прежде. Увидел, как маленький прелестный демон по имени Инсанья – это бессильное, голодное и новое для меня чувство – покидает свою колыбель, встает на ноги, поднимает голову и устремляет на меня первый осмысленный взгляд. И взгляд этот полон голода, жажды и одержимости.
– Что ты чувствуешь? – тихо повторила она одними губами. О, все-таки эти губы созданы для куда более интересных вещей, чем пустые разговоры.
«Феликс хочет растерзать тебя, не сходя с этого самого места, а чего хочу я? Дай подумать… Что если я хочу примерно того же? Увезти тебя отсюда и сделать своей? Нет, сначала сделать своей, а потом увезти отсюда. Вырвать тебя из этого крошечного городка, показать тебе мир? Открыть перед тобой двери любого университета? Дать тебе пару крыльев, чтобы ты могла лететь куда тебе вздумается, свободная, как ветер? Привести тебя на рождественский ужин в своей дом? Познакомить тебя с семьей? Летать с тобой над Альпами? Коротать выходные на Санторини? Жить с тобой, спать с тобой, взять у тебя все, что ты можешь дать? А потом… А потом видеть твое отчаяние, когда ты узнаешь, что я не люблю тебя и никогда не смогу полюбить? Что моя семья, работа и Уайдбек всегда будут на первом месте, а ты – на втором? Что я могу засыпать тебя деньгами, но Инсанья, отблески которой я вижу в твоих глазах, никогда не заставит меня сходить по тебе с ума? Что дальше? Ты будешь красивой, удобной, восхитительной частью моей жизни, пока мне не станет скучно. Или пока не придет время сменить тело. А потом тебе придется увидеть меня в моем родном теле, страдающем от атрофии и истощения. А потом принять меня в той оболочке, которая станет моей в очередном прыжке, и не факт, что ты сможешь прикоснуться к этому телу. Клянусь, так и будет. А потом ты сбежишь, даже не попрощавшись, и вряд ли я смогу упрекнуть тебя в этом. Более того, дай бог, чтобы ты просто сбежала и начала жить заново. Но что если Инсанья сведет тебя с ума, как Катрину? Любовь так легко размазывает людей по асфальту – легче, чем ребенок жука, наступая на него ботинком. Ты слишком хороша для моей реальности. Ты заслуживаешь куда лучшей участи, чем человек с ледяным сердцем…»
Под истошные, протестующие вопли тела я замер на полпути к ее губам и ответил на вопрос, который, казалось, все еще звучал в воздухе:
– Чувствую, что еще никогда не был так близок к повторению ошибки.
* * *
Когда я разомкнул кольцо своих рук и сделал шаг назад, казалось, что Лика лишилась единственной точки опоры. Ее взгляд, блестящий от невыплаканных слез, ее сжатые, застывшие в немом умоляющем жесте руки, ее прерывистое дыхание… Она была измождена отчаянием и – я наконец увидел со всей ужасающей отчетливостью – симпатией к мне, граничащей с влюбленностью. В ее глазах больше не было тумана – они были полны страшной, темной как ночь Инсаньи.
– Ты вернешься? Я тебя когда-нибудь увижу? – всего пару прыжков тому назад умоляющие, отчаянные нотки в ее голосе позабавили бы меня. Теперь я чувствовал, что задыхаюсь.