И тем не менее я был рад, что отклеил башку от подушки и приехал сюда. На все это стоило посмотреть: сестра, кружащаяся по залу в танце с кем-то из парней Неофрона, – багряное пятно летящего по воздуху платья, улыбка человека, который только что выиграл миллион в лотерею; Альцедо, молотящий туфлями по паркету в не самом трезвом танце; Никтея и Неофрон, воркующие в дальнем углу зала и приканчивающие на пару вторую бутылку вермута. Никтея и Неофрон… Я столько раз видел их рядом, но только сейчас сообразил, что из них вышла бы отличная пара. Оба примерно одного возраста, оба готовы душу продать за наше развеселое семейство, у обоих железная стружка вместо нервов.
Диомедея закончила танец с очередным ухажером и победно оглядывает зал. Сегодня ей нет равных во всей Швейцарии: живой костер, в пламени которого сгорел бы любой мужчина. Она шлет мне воздушный поцелуй, сдувая его с ладони, и осматривается в поисках очередного счастливчика для танца. Я хочу быть этим счастливчиком, но тут Никтея машет сестре рукой, и Дио направляется к ее столику, оставив меня с носом. Неофрон наливает и протягивает сестре полный бокал. Бог ты мой, исторический момент. Я задерживаю дыхание: возьмет или выльет Неофрону на голову?
Наследница Уайдбека принимает бокал.
Вот это да. Столетняя война окончена. Дио делает глоток, отставляет бокал и… Сейчас Никтея точно умерла бы от ревности, если бы знала, что это за чувство. Диомедея протягивает Неофрону руку и вытаскивает его к залитому сумраком танцполу. Тот смотрит на нее с вежливой прохладцей, но не возникает. Очевидно, сестра уже пьяна как сапожник, потому что ее танец с Неофроном – это последнее, чему готовы верить мои глаза.
Хорошо, что она умеет прощать. Даже тех, кто заставил ее пройти по раскаленным углям. Талант, которым меня природа наделила не так щедро: в этот момент я вижу Кора, лениво входящего в зал под руку с незнакомой цыпочкой, и не чувствую ничего, кроме ледяного раздражения. Если бы Кор протянул мне бокал в знак примирения, я бы разбил его ему о череп.
* * *
Спать. Кофеин уже не берет меня. Спиртное не радует. Девушки в ярких нарядах, порхающие с места на место, как райские пташки, вызывают не больше аппетита, чем изысканные блюда, а от последних мне просто хочется блевать. Мама всплеснула руками, как только узнала, что я ухожу и даже не попробую фирменное фруктовое gelato, которое вот-вот подадут к столу.
Есть желато – еще один пункт в списке того, на что я сейчас не способен даже под дулом пистолета.
– Заеду к тебе завтра и съем целую миску, – бравирую я, припечатав поцелуй к ее виску. Мама выглядит просто умопомрачительно в темно-синем платье от Валентино. Королевский цвет для королевы династии Фальконе.
– Приглядывай за своей дочерью, кажется, она уже надралась в щепки.
Я оглядываюсь на Дио, покачивающуюся в танце с Неофроном, и мысленно желаю ей не испортить ему рубашку содержимым своего желудка. А то как бы война не вышла на новый виток.
– Пусть делает, что хочет, только бы не плакала, – закатывает глаза мама. – Как ей там живется у тебя? До сих пор не верю, что она решила покинуть родное гнездо. Мой пуховой птенец… Ты ее хорошо кормишь?
– Да она сама накормит кого угодно.
Мама обнимает меня и указывает взглядом куда-то в дальний угол зала, наполненный красным сиянием камина.
– Могу я просить тебя кое о чем, милый?
– Да, что угодно.
– Отнесешь бокал моей сангрии Кору и его девушке?
– Мам…
– Крис, прошу тебя. Ради меня. Пора закончить эту войну, похоронить умерших и двигаться вперед.
– Легко сказать. Знаешь, чего мне хочется, когда я вижу, что он снова взялся за свои эксперименты? Раскроить ему голову об один из твоих чудесных умывальников…
– Она десультор, – перебивает меня мама. – Его девушка – десультор, так что можешь не переживать о ней. Если Кору вздумается дурить, то она выставит его за дверь быстрее, чем тот скажет «ой». Любовь не протрет ее мозги через сито.
Медленно усваиваю лексику, обычно не свойственную моей матери.
– Bambino, это всего лишь сангрия, а не твое всепрощение и благословение. Их можешь оставить при себе.
Диомедея и Неофрон закончили демонстрацию окончания холодной войны и разошлись, чинно расшаркавшись ножкой. Что если это легко – улыбнуться своему врагу, протянуть ему руку и сделать вид, что давно похоронил мертвых? Даже если на самом деле держишь своих мертвых при себе, наряжаешь каждое утро в свежее платье и отказываешься выпускать рассыпающиеся в прах руки…
– Ладно, мам. Давай сюда свою сангрию. Только ради тебя и только сегодня.
* * *
Двадцать шагов до камина по лакированному паркету показались мне не легче подъема на Эверест. Кор заметил меня издалека и теперь не сводил с меня глаз – глаз затаившегося хищника. Рядом с ним сидела, закинув ногу на ногу, его подружка. Подружка-десультор, хвала Господу!
Вокруг расположилась компания десульторов: кое-кого я знал, кое-кого видел впервые. Ребята звенели льдом в стаканах и таращились на светловолосого парня, который сидел у самого камина и, судя по выражениям лиц слушателей, травил очередную увлекательную байку. Секунду спустя я узнал в нем Бутео – одного из моих одноклассников по школе десульторов. Уже полгода сидит в теле какого-то помятого машиной француза.
Кор склонил набок голову и прищурился, буравя меня взглядом… Подхожу еще ближе. «Это всего лишь сангрия, а не мое всепрощение и благословение. Их я оставляю при себе».
Я делаю еще несколько шагов вперед – и стремительно, на всем ходу, попадаю в зону слышимости. До моего уха долетает резкий голос Бутео и хихиканье сидящих вокруг:
– Да у той малютки просто мозги сварились от Инсаньи, вот что! Донора сбил пикап. Тело отделалось синяками, а голову, – Бутео постучал пальцем по лбу, – собирали по кускам. Я три месяца не мог сделать контрольный звонок, было не до того: пришлось заново учиться говорить. И она все эти три месяца ошивалась вокруг…
Останавливаюсь на месте, как вкопанный, зажав в руках два бокала.
– Конечно, цыпочка ничего не знала о том, что ее милого вытряхнуло из тела давным-давно и теперь тут я. Все эти три месяца спала рядом с моей койкой, держала меня за руку и, дай ей только волю, даже нужду справляла бы там же, только бы не отлучаться лишний раз. Да она просто с катушек съехала…
О боги… В свое время мы перетравили сотни подобных баек, и я был одним из тех, кто ловил каждое слово. Но сейчас меня тряхнуло так, как будто у меня в руках было по высоковольтному проводу.
– Но самое забавное случилось, когда я наконец вышел из госпиталя и сказал ей, что сваливаю из Франции и больше не вернусь. Вы бы видели ее мордашку! Воплощение чистого безумия. Знаете, что эта крошка заявила мне накануне моего отъезда? – Бутео откашливается и продолжает тоненьким голоском: «Мишель, я люблю тебя больше жизни. Если ты останешься со мной, я клянусь, что ты никогда не пожалеешь об этом. Я сделаю все, чтобы ты был счастлив!» О, я чуть не расплакался! «Хочешь, чтобы я был счастлив, уйди с дороги, зомби», – так ей и сказал.