– Тебе девятнадцать лет, б… Что у тебя в голове?! Что у вас у всех, с…а, в голове?!
– Ла иллахи илля Ллах Мухаммад Расуль Аллах…
– Чего… – не понял я.
– Ла иллахи илля Ллах Мухаммад Расуль Аллах…
Я отпустил ее примерно так, как опускают на землю, в яму снаряды, которые потом надо обложить тротилом и подорвать.
– Ты хоть понимаешь, что это значит, дура? Ты хоть понимаешь, что эти слова означают?
Я смотрел на нее… даже в таком состоянии, она была красивей, чем на фотографии. Татуировки, которые ее ничуть не портят. И взгляд, полный такой дикой ненависти, что даже мне не по себе.
– Ты чего? Ваххабиткой, что ли, стала? Они тебя ислам заставили принять?
– Меня никто не заставлял. А ты убогий.
– Убогий? Я убогий? Это с какой такой радости? С того, что я не понимаю, почему надо с бородатыми в постель ложиться?
– Он мой муж перед господом.
– Господом?! Господом?! Каким, в душу мать, господом?!
– Аллахом Всевышним. Он мой муж. Он стал шахидом, но Аллах воссоединит нас на небесах.
– Заткнись.
Я схватился за голову… господи, дура, какая дура. Нет, я понимаю, почему едут блудить, прикрываясь извращенно понимаемым никяхом, исламской помолвкой, дуры с какого-нибудь Засранска – у них и в жизни-то ничего нет, а тут что-то интересное. Я понимаю, почему мусульманские браки все более распространены в Татарстане и Башкортостане, просто мужику хочется легализовать любовницу в глазах жены: жена же понимает такие души прекрасные порывы далеко не всегда и часто подает на развод. Но почему…
– Придет время, и ты познаешь на своей шкуре всю пустоту собственной жизни и всю мерзость своей вражды с Аллахом.
– Заткнись! Заткнись!
Последние слова я произнес, выскочив из каюты.
Сам не знаю, как поднялся. Потом, уже на палубе, меня таки вывернуло – я долго блевал в воду какой-то ядовитой слизью, а потом блевать уже было нечем, но все равно выворачивало.
Как же мы живем?! Б… как же мы живем…
Когда уже нечем было блевать, я прополоскал рот водой из фляги, сплюнул и еще какое-то время стоял и смотрел на воду, на чаек, охотящихся за отходами… сбрасываемыми с корабля. Пришло в голову, что мы такие же, как эти чайки. Подбираем за другими.
Ладно…
Достал телефон, набрал номер. Ответил Батя.
– Десятка, – сказал я, – все чисто. Пусть переводят деньги, сейчас фото тебе послал, перешли там.
– Ага, получил… ого, а чего в наручниках?
– Буйная…
– Папашке не понравится…
Злоба поднималась внутри.
– Батя… – сказал я, – мне по фигу, что ему понравится и что нет, – веришь? Она на судне, в каюте – еще есть вопросы? Пусть скидывает бабки и присылает своих мордоворотов за дочурой. Хоп?
– Ладно, ладно… Ты чего такой злой.
– Да задолбало все.
– А на своих чего кидаешься? Ты в туалет когда идешь, ноги не ошпариваешь?
– Батя…
– Лады, лады. Через минут десять счет проверь.
– Ага. Отбой.
Через десять минут придет бабло. Потом… потом – все. Хватит.
Минут через десять проверил счет. На него, как и ожидалось, упали бабки. Если работаешь на таком уровне и через знакомых людей, кидалова нет.
Минут десять еще потратил на то, чтобы раскидать бабки по другим счетам – кому я должен, я всем прощаю, тут не проходит, и лучше расплатиться сразу. Потом отзвонил Бате, сказал, чтобы слали вертолет. Пошел в кают-компанию, сказал, что бабки пришли и переведены. Финиш.
Вертолет был небольшим, скоростным, «Еврокоптер Х4». Он завис над палубой, а потом плавно ушел вниз, и из кабины выскочили двое в черных костюмах и с кейсовыми винтовками B&T, каждая из которых в такой комплектухе стоила как небольшой автомобиль. Не, я все понимаю, но зачем днем термооптику надевать?
Третьим выбрался из вертолета хорошо известный мне человек. Известен он был по погонялу Норм, это было его любимое словечко – не «норма» или «нормуль», а именно «норм». Он начинал в краснодарском РОСНе, а потом был переведен в элиту элит – московское подразделение А. Это и есть наследница знаменитой группы «Альфа», подразделение первого уровня, со специализацией на антитерроре. Я его знал зачистке окрестностей Алма-Аты.
– Цела? – спросил он.
– Ага. Саш, проводи.
Лепила наш исчез с двумя чудаками в недрах пиратского корабля, а Норм надел очки и посмотрел на солнце. Очки, кстати, необычные – снаружи солнечная батарея, а изнутри – экран, который может транслировать изображение на внутреннюю сторону линз, на одну или на две.
– Привет, – я махнул рукой и показал язык, – хочешь серьезного разговора, выключи.
Норм так и сделал.
– Ладно, фигня одна. Что хотел сказать?
– Ты в курсе, что она ислам приняла?
– Чего… да бред. Она ж шалава та еще.
– Не сомневаюсь. Но ислам она приняла. Имей это в виду. Когда мы в адрес вошли, она с каким-то бородатым шпилилась. Потом мне сказала, что ислам приняла. Скажи бате, чтобы выпорол как следует.
– Ага, – скептически скривился Норм, – мне еще работа дорога.
– Как знаешь. Только если потом она гостей ночью в дом приведет, ты не удивляйся, ага?
– Сам присмотрю.
– Твое дело…
Я огляделся…
– Слушай, Норм? Вот скажи – это что за на…
– Чего? То, что ты говоришь? Ну, она б… конченая, это сразу понятно. Как и ее мамаша. Отца ненавидит, и при этом тратит его бабло. Знаешь, как бывает – мы тебя ненавидим, а ты нам по жизни должен.
– А ее мамаша – кто?
Норм назвал фамилию.
– Ни фига себе… Дочь?
– Ага. А ты думаешь, откуда что берется, с честных заработков, что ли? Да ща-з…
– А твои мордовороты, – сказал я, – ты что, совсем их не дрючишь?
– Они не мои. Наемники, местная контора. До войны в Аравии тусовались. Я один прилетел.
– Ясно…
– Хочешь, иди к нам. Место найдем.
– Не… я мимо.
Мимо провели кое-как одетую мадемуазель Степко, Норм бесцеремонно осмотрел ее, плевка не удостоился. Махнул рукой – в вертолет.
– Получил? Распишись.
– Ага.
По старой традиции Норм чувствительно ударил меня в грудь.
– Бывай, боец. А о предложении моем подумай. Я раньше тоже рожу кривил, а теперь понял – фигня все это. Не всю же жизнь сайгаком скакать.