Предстояла игра с огнём. Нужно всё продумать. Не пороть горячку. Ясно одно: судьба, давно повернувшаяся задницей, вновь развернулась, сунула шанс под самый нос: «На, Гелька. Не прохлопай ушами».
Лина позвонила по телефону – не 02, конечно, – родственникам. Бросилась приводить в порядок комнату – дело вырисовывалось стоящее. Нетранспортабельного Трофима замаскировала полосатым, под тигра, пледом. Со стола сдула клубы пыли.
В комоде завалялись крошащиеся восковые свечи. Хрустальный шар протёрла локтем. Так. Два зеркала, чёрная рамка, чашка с засохшей кофейной гущей… Так, что ещё? Россыпью бросила гадальные карты. Да, задёрнуть шторы.
Себя приводить в порядок почти не оставалось времени. Второпях мазнула по векам мерцающими тенями – до висков. Отросшие седые волосы замотала чалмой. Встряхнула мятый халат с драконами – во все стороны брызнула трепещущая прозрачная моль. Ноги всунула в сто лет на надёванные золотые турецкие туфли с загнутыми носами. Всё, кажется.
В последний момент спохватилась, вытрясла из пустой пудреницы спутавшуюся кучку серебряных колец, серёг, цепок, выбрала подковку с камушком-глазком. Оттянула кожу на лбу: не заросло! Осторожненько вдела «третий глаз», поправила. Вот теперь всё.
В дверь уже звонили. Вошли двое – по виду, мать и сын. Мать была в чёрном платье, не отнимала ото рта, тискала платочек. Недоумённо озиралась на отставшие, в сальных пятнах, обои в квартире Ясновидящей, на продавленный, усыпленный шелухой диван. Сын мрачно смотрел в пол.
– Принесли, что просила?
Женщина вынула фотографию: ту, что показывали по телевизору. Действительно, Бугор – по-другому не скажешь.
Лина придавила снимок чёрной рамкой, сильно стиснула ладонями виски. Вонзилась в фотку давно забытым взором: сквозь изображение, сквозь стол, – прожигающим пол и нижние этажи, и подвал, и землю, надёжно хоронящую тайны человеческие.
– Споротые воротничок – манжеты принесли?
Мать всхлипнула, с ужасом протянула требуемое. Лина поместила всё это в бархатный мешочек, туго затянула шнуром. После нескольких пассов над мешочком – резко раздёрнула шнур.
– Что это?! – в один голос вскричали мать и сын.
Воротник и манжеты из мешочка исчезли – вместо них Лина держала лоскут пластикового мусорного пакета.
– Ничем порадовать не могу, – сказала Лина. – Его нет в живых. Вижу ворон… Много ворон, тучи их кружит… (Мать затряслась, зажимая платком рот). Вокруг горы мусора. Вижу загородную свалку. Бульдозер по ней ползает, равняет… Мешки чёрные пластиковые. Сына вашего вижу. Вот здесь вижу. И здесь. В девяти местах сразу вижу. В девяти мешках.
Когда получала от заплаканной женщины деньги, с достоинством сказала: «Мои соболезнования». Она слышала эту фразу в мексиканских фильмах.
О жизненных изменениях к лучшему Трофиму возвестили давно забытые запахи с кухни. Полки холодильника ломились от красивых ярких продуктов. Серую ливерную колбасу заменил румяный золотистый мясной орех, бледную треску – истекающие маслом нежные пластины красной рыбы. Вместо воняющего печёной картошкой дешёвого, мутного растворимого кофе из жестянки – вскипающий шапкой душистый крепкий мокко.
Ангелина забыла о сериалах. Стерегла новости, криминальные сводки, передачу «Ушли и не вернулись». И – вот оно, насторожилась, подобралась: сообщили об исчезновении молодой женщины. Шла через лесополосу на смену – и больше её не видели нигде: ни на работе, ни дома.
Потом старичок утопал с корзинкой по грибы – тоже пропал. Заговорили о серийном маньяке.
Как ни странно, про Ангелину не вспоминали, и она по телевизору злорадно наблюдала за знаменитыми экстрасенсами, тычущимся беспомощно, как слепые кутята. Тут же слонялся следователь: плешивый, пиджак мятый, в пуху – вот она, наша доблестная полиция. Как он переаттестацию-то прошёл?!
Но пришёл конец незаслуженному забвению. На пороге Ангелининой квартиры топтались отчаявшиеся родственники:
– За твоей милостью, Ясновидящая. Наш-то старичок как в воду канул…
– Почему «как»? – сказала Ангелина. – В воде и ищите.
Потом эти её слова трепетно передавали из уста в уста.
Ангелина велела крепко завязать себе глаза, оставив лучистый глаз во лбу. Трофим бережно вёл её под руку. Она только отрывисто распоряжалась:
– Налево. Направо. Сейчас вперёд. – Свистящим шёпотом: – Осторожно, болван: ступенька.
Вышли за город. Окружённая почтительной свитой, Ангелина остановилась на берегу речки. Сорвала повязку, бросила в осеннюю воду: «Тут». Повязка покружилась и тихо поплыла по течению.
Старичка вынули прекрасно сохранившимся и даже порозовевшим – водичка-то студёная, молодильная! Тут же на дне лежала завязанная тряпицей корзинка с грибами – разбухли только маленько, а так хоть суп вари.
Про женщину, которая как сквозь землю провалилась, Ангелина снова сказала:
– Почему «как»? В земле и ищите.
И снова её слова повторяли благоговейным шёпотом.
Несчастную нашли в овражке, свернувшуюся калачиком. Видать, заблудилась, хотела погреться – а там переохладилась, с сердцем плохо стало или ещё что…
– Чудо! Чудо!
Над арендованным в центре города особнячком день и ночь горела неоновая вывеска «Ангелина amp;Трофим». Вновь, как в забытые годы, к дверям толсто змеилась очередь. Когда Ангелина в волочащейся по земле шиншилловой шубе являлась на крыльце – падали ниц, тянули руки, иконки, костыли, гипсовые культи, фотокарточки родственников, узелки с их вещами:
– Матушка провидица, снизойди! Ручку дай облобызать! Удостой, глянь своим светлым глазиком! Ясновидящая наша! Кудесница, милая! Куда укажешь, где ступишь светлой ножкой?
С телевидения Ангелине amp;Трофиму пришло приглашение на участие в «Битве экстрасенсов» (Ангелина сжала и выбросила кулачок: «Йес!»)
Столичные шишки перебивали Ясновидящую друг у друга, закидывали умоляющими письмами и звонками, заманивали бешеными гонорарами. В интернете висела на первых страницах. Телешоу зазывали наперебой.
Ангелина медлила с отъездом. Всё не могла определиться: купить ли дачу в Удельной или самой построить домик на крутом берегу Оки.
Ещё через некоторое время в том же лесу, который окрестили Бермудским треугольником, исчез мальчик. Про него Ясновидящая сразу сказала:
– Нет в живых. И виной тому – обувь. Слишком большие кроссовки, купленные навырост.
Мать мальчика зарыдала и покаялась: купила на два размера больше, из экономии. Дело шло к зиме, чтобы надевать на шерстяной носок.
– Вижу мальчика… – комментировала Ангелина, глядя в зеркало. – Лихого человека вижу. Бежит по лесной тропке от лихого человека… Кроссовки хлоп-хлоп на детских ножках, шнурок развязался, волочится. Вижу на пути старый камень, валун – полтысячи лет на этом месте лежит. Наступил на шнурок мальчонка, споткнулся, ударился о валун височком. Лежит в глухом месте, беленький как простынка. Поспешать надо – лисы погрызут…