Заметьте, Олег Юрьевич, Вернер фон Браун изобрёл боевые ракеты. Но ведь и наш Сахаров изобрёл водородную бомбу. Но Брауна наша Система заклеймила как злодея, а Сахаров — наше национальное достояние, как Эрмитаж. И дело тут даже не в том, что от ракет Брауна погибли люди, а водородная бомба так и не была применена. Дело в том, что право решать, что во благо, а что во зло, предоставлено Сталиным, Брежневым, Горбачевым — людям, сидящим на вершине пирамиды, имя которой Система…
Наивно задавать вопрос: мог ли Браун не изобретать свои боевые ракеты, а Сахаров — водородную бомбу. Почему же прерогатива определять грань, отделяющую делового человека, целиком и полностью посвятившему себя своему делу, от безнравственного чудовища, принадлежит Системе?!
Не подумайте, Олег Юрьевич, что я грешным делом претендую на лавры фон Брауна или Сахарова… Отнюдь! Просто использовал первую пришедшую мне в голову ассоциацию…
Я промолчал, вспомнив, что Герцог никогда не страдал излишней скромностью. Хотя справедливости ради надо сказать, что его самолюбование было небезосновательно. Для меня он навсегда останется легендой жульнической касты, первым среди равных.
— Почему я — мушкетёр теневого бизнеса, — продолжал Герцог, — был приговорен к расстрелу, а налетчик-рецидивист по кличке Чмырь, убивший во время нападения на инкассаторскую машину ни в чем не повинного человека — к двенадцати годам заключения?! А я ведь никого не убивал…
Кстати, Чмыря я встретил в Крестах, когда сидел еще в общей камере. Мы с ним заспорили о преимуществах нашей специализации. Он мне сказал, узнав, что я принадлежу к интеллектуальной касте криминального мира:
«Я не понимаю, Юлик, таких людей, как ты. Ты знакомишься с человеком, заводишь с ним дружбу, потом забираешь у него деньги. Но он знает тебя в лицо, знает твое служебное положение, и поэтому появление мусоров в твоем доме — вопрос времени…»
Я ответил:
«Если бы ты понимал суть мошенничества, Чмырь, то знал бы, что пострадавший никогда не пойдёт с заявой в ментовскую. Потому, что тогда ему придется признать, что он собирался «кинуть» меня. Я ведь никогда не облапошивал честных людей. Только негодяев. Они хотят получить нечто в обмен на н и ч т о, а я даю им ничто в обмен на нечто. А теперь, Чмырь, посмотри на себя. Ты врываешься с оружием в жилища мирных граждан или нападаешь на инкассаторов, стреляешь налево и направо, убиваешь ни в чем не повинных людей. Сколько ты взял последний раз?»
«Двадцать восемь тысяч…»
«За что?»
«За ограбление инкассаторской машины».
«А я последний раз взял бескровно у государства два миллиона…» — Знаете, что он мне ответил?
«Тебя, Юлик, расстреляют, потому, что ты посягнул на священную корову — Систему, — а я — Чмырь, убийца — отделаюсь «червонцем»…
Так оно и получилось. Я был принесен в жертву божеству — Системе, а Чмырь, убийца, получил двенадцать лет «строгача». Так и где справедливость? Почему я должен играть честно с государством-шулером?
Ирма с Мариком полагали, что самым трудновыполнимым пунктом плана явится подбор кандидата в козлы отпущения — мужчины из числа безнадежно больных пациентов онкологической клиники… Ну и, конечно, сохранение в последующем инкогнито…. На мой же взгляд, трудность состояла в том, чтобы меня легально переместили из камеры смертников в тюремную больницу. Потому как администрация тюрьмы могла воспротивиться помещению меня в лазарет острога…
— Почему?
— Да потому, что в администрации считают, коль заключённый приговорен к смерти, то какая разница, умрет ли он пули или от чего другого…
— А что это — другое?
— Однажды на свидании Ирма в прощальном поцелуе, знаете, как у врачей: «рот-в-рот», передала мне упаковку апоморфина, препарат вызывающий сильнейшую рвоту… Дня через два я с подозрением на рак желудка был помещен в тюремную больницу, где и должна была произойти подмена меня на действительно умирающего больного. И такого нашла Ирма у себя в клинике… Но он был уже третьим кандидатом на расстрел. Двое к тому времени отказались…
— Несмотря на предложенные деньги?
— А что вы себе думаете! Психология умирающего человека непостижима. Во-первых, я думаю, они отказались в знак протеста, рассуждая приблизительно так: «Я умру, а тот, за которого мне платят деньги, останется жить? Нет уж, фигушки! Он что? Лучше меня? Нет, пусть сдохнет и он! И ваши проблемы меня не касаются, подите вы все на х..!»
Во-вторых, Ирма им сулила слишком большие деньги. Их «совковая», холопская психология таких величин воспринять не могла, ну, представьте — триста тысяч сразу! На эти деньги в то время можно было приобрести целый автопарк — около сорока «жигулей». Ясно, что такие деньги могли предложить только за человека богатого. А богатыми у нас в то время были либо преступники, либо партийные иерархи. Ну, какой же «совок» согласится помочь богатому?! «Совок», который всю жизнь жил на зарплату в сто двадцать ну — двести рэ? Кроме того, сумма страшила сама по себе.
Я вспоминаю случай, когда Марик буквально напугал «четвертным» одну пожилую посудомойку в кафе. Зашли мы как-то выпить кофе. В заведении пересмена, официантов не видно, только бабушка какая-то убирает посуду со столов. Марик и спрашивает у нее, не сделают ли нам два кофе по-турецки, и протягивает ей четвертак: сдачи не надо. Бабушку как волной смыло — испугалась. Я же с ней сумел договориться за трояк…
Мораль: нравственные принципы совдеповского раба позволяли красть и брать понемногу — и дело богоугодное, да и хозяин не заметит, а больше — ни-ни! Иначе выпорют на конюшне!
Марик из этого эпизода сделал правильный вывод, а после того как Ирма дважды совершила одну и ту же ошибку, миссию по обработке кандидатов в дублеры Марик взял на себя. А подбирала их по-прежнему Ирма… У себя в клинике…
Нашли одного работягу. Пьяница, трое маленьких детей, жена… Дети — чудо. Близняшки танцуют, старший на баяне играет, сам научился. В школе учатся отлично. Словом, им бы материальную подпитку — далеко пойдут… Остановились на этой семье…
Марик, обрабатывая бедолагу, сказал ему следующее:
«Мы все умрём. Каждому из нас рано или поздно выпадает этот кон. Вам досталось умереть через четыре, максимум через шесть недель. Жизнь прошла, — а где же подарки? Что вы оставите детям в память о себе? Да, после того как наше тело превращается в тлен, мы продолжаем жить в наших детях. У вас их трое. Значит, вам предстоит прожить еще три жизни. Вопрос в том, как они будут прожиты, эти жизни. Или ваши дети при их таланте и способностях продолжат влачить нищенское существование, так как лучшей доли вы им не заготовили, или, приняв мое предложение, вы обеспечите им достойную жизнь, поможете выйти им в люди, выбраться наверх. Ведь вы пить стали от сознания безысходности, невозможности подняться с житейского дна. Вы же не хотите, чтобы дети повторили ваш путь? Решайтесь! Вы имеете уникальный шанс, — даже не купив билета, вытащить главный приз в жизненной лотерее, — сделать своих детей обеспеченными и счастливыми до конца их дней… Вам всего лишь нужно дать согласие на перевод из одной больницы в другую и откликаться на фамилию Герцог»…