А оказалось, что англичан в селении не меньше сотни…
Фельдфебеля Маунтхаймера убили, когда бронетранспортёру оставалось проехать не больше пятидесяти метров. Снайпер, наверное, потому что осторожный Маунтхаймер опустил бронезадвижку на лобовое окно. Как чувствовал! Но эта предосторожность ему не помогла. Пуля влетела точно вот через такое отверстие в бронезадвижке…
Старик показал размер смотровой щели руками.
Внуки внимали ему, раскрыв рты.
– Потом погиб весельчак Вайс, принявшийся палить по развалинам из своего «МГ». Тоже от одного точного выстрела. Бронетранспортёр остановился и заглох. Мы, оставшиеся в живых, скорчились над трупом бедного Герхардта Вайса, не зная, что делать. Мы попросту растерялись, тем более что ничего не происходило. Полная тишина. Никто в нас больше не стреляет. Мы не знаем, чего ждать.
Просидели мы так минут пять, молча. Тишина! Слышно, как песчинки шелестят по броне. Тишина и покой. И два трупа.
Мы, почему-то вполголоса, принялись совещаться. Но никто ничего толкового предложить не смог.
И тут противник сам обратился к нам. Наверное, у них был рупор.
Сказали, чтоб мы сдавались, что шансов у нас никаких.
Мы начали опасливо поглядывать в смотровые щели бронезадвижек.
Руины Маль-Фукуля были украшены, как рождественская ель гирляндами, головами людей в касках и направленным в нашу сторону оружием. С сотню голов и столько же стволов.
А нас четверо. Я, Рихард, Ганс и Густав. У нас пять «МП» и «парабеллум» фельдфебеля Маунтхаймера. Ещё пулемёт с пятью лентами в коробках. И сидим мы в железной коробке на колёсно-гусеничном ходу. А против нас в десятки раз превосходящий противник, да ещё и засевший за укреплениями более надёжными, чем лист металла толщиной в сигарету.
Ганс Вайхард предложил попытаться запустить двигатель и включить задний ход, чтобы убраться подальше от этого треклятого селения и доложить Гвоздю положение дел. Попробовать стоило…
Ганс прокричал: «Хайль Гитлер! Мы солдаты рейха и умрём ради него!» При этом он стащил фельдфебеля с водительского места и, стараясь не мелькать в смотровой щели, попытался запустить двигатель. Но двигатель не поддавался.
Усиленный рупором голос, как сейчас помню, сказал: «А вот этого, парни, не советую! Если вы напряжёте слух, или выглянете в окошко, то увидите, что ни к чему хорошему это не приведёт!»
Ганс всё ещё пытался запустить капризный двигатель, а мы насторожились. И услышали сквозь скрежет стартёра нарастающий механический гул и металлическое позвякивание.
Я выглянул и сразу спрятался за борт бронетранспортёра. У англичан, а мы были уверены, что это именно они, оказался целый танк, выкрашенный в цвет песка. Он неспешно плыл по песку к нашей полугусеничной скорлупке, нацеливаясь на нас стволом своего орудия. Один выстрел – и мы в братской могиле…
Привязали мы, в общем, к стволу «МП» платок Рихарда, подняли над бортом. Нам приказали выйти из бронетранспортёра без оружия и идти к развалинам с поднятыми руками.
Мы сдались…
Маль-Фукуль оказался глинобитными останками небольшого поселения. Колодец действительно имелся.
А развалины, кроме того, кишели англичанами и австралийцами. По крайней мере не меньше двух сотен против наших пяти. Но в каких-никаких, а укреплениях, с пулемётами и танком.
Меня вместе с остальными уцелевшими товарищами доставили в самое большое из не совсем развалившихся зданий, на площади у колодца.
Там нас допрашивали. Два человека в австралийской форме. Загорелый бородатый полковник в шортах и широкополой шляпе и лейтенант. Молодой ещё совсем, лет двадцать, не больше. Здоровенный был! Как медведь. На голове берет красный и глаза как гвозди. Это и были те самые русские, о которых я вам говорил. Почему-то именно они командовали этим сводным отрядом. Возможно, из эмигрантов, после их революции русских по миру очень много разъехалось, и в Австралию тоже…
Несколько минут они молча рассматривали нас, потом лейтенант отлепился от стены и так же молча начал избивать Густава. Бил, пока тот не потерял сознание.
Только после этого полковник на хорошем немецком объяснил нам положение вещей и задал вопросы. Отвечать мы не хотели. Тогда лейтенант застрелил Густава.
Повторили вопросы. Мы молчали.
Тогда лейтенант сказал: «Фашисты проклятые!» – и пару раз ударил Рихарда, так, что тот упал на колени, а потом сломал ему руку.
Рихард страшно закричал, и Ганс сломался. Выложил всё, что знал.
Потом Ганса отослали навстречу батальону майора фон Марунгена, снабдив флягой воды и планом местности, наскоро набросанным бородатым полковником. А меня и Рихарда отвели в какую-то каморку, где мы и просидели до следующего дня. Правда, нас накормили и дали вволю напиться.
Ночью мы проснулись от грохота взрывов. Оказалось, что хитрец Гвоздь решил атаковать Маль-Фукуль ночью. И наши парни натолкнулись на выставленные по приказу хитрых австрало-русских минные поля. А потом загрохотали пулемёты.
Их у врагов было штук тридцать, против наших четырёх на весь батальон.
Первая атака захлебнулась. Потом вторая и третья!
Всё тот же голос, теперь я уже знал, что это голос того самого лейтенанта, что застрелил Густава, предлагал фон Марунгену сдаться в обмен на жизнь и воду.
Четвёртая атака, состоявшаяся в десять утра, имела те же последствия.
Как я узнал позже, при попытке поднять сильно поредевший батальон в пятую атаку, возник бунт со стрельбой. Озверевшие от отсутствия воды и от бессмысленных смертей товарищей, солдаты убили майора и попытавшихся поддерживать его офицеров и унтеров. А потом поголовно сдались в плен. И осталось от батальона всего-то семьдесят шесть человек, считая меня и Рихарда. Вот так вот…
– Деда! А когда же они, ну, русские эти, жизнь тебе спасли? – несмело спросил внук. – Вас же не убили…
– А дело, Курт, в том, что тот русский полковник приказал взять нас с собой, когда они уходили из Маль-Фукуля, а всех остальных оставили там. Снабдили кое-какой едой…
– Ну и что? – не понял внук.
– А то, внучек, что никто из оставленных в Маль-Фукуле домой не вернулся. Мы с Рихардом Доркинсдорфом единственные, кто выжил из второго батальона сто пятьдесят второй моторизованной Африканской дивизии. До старости дожил, а всё понять не могу, почему. Лица наши тем русским австралийцам понравились, что ли?
«Но ведь гомосексуалистами эти офицеры не были, – в который раз подумал ветеран сокрушённо, – нас они не тронули… Поимей они меня и Рихарда, это хоть что-то объяснило бы! И я не терялся бы в догадках всю последующую жизнь… подаренную неизвестно за что».
Кроме «тех русских», лишь она знала, почему.