И тут, на таможне, случился первый казус – группа «особо заслуженных» сержантов каким-то чудесным образом проскочила первой и немедленно испарилась. К вечеру, когда прошли все, их стали искать и не нашли. Хрипко говорит, что один из бывших разведчиков даже слезу по этому поводу пустил. Как бы там ни было, поехали по домам клятвопреступниками. Очень расстроились…
Наши сели в поезд Душанбе – Москва и в Волгограде разделились: Крохин – в Москву, Хрипко и Олексюк – на Украину. Дальнейшее известно из пространного письма Володи Крохина.
Их в столицу ехало трое: он со слезоточивым разведчиком – закадычным дружком Юрцова и таким же уголовником и еще «замок» первого взвода шестой роты Толик Мордовцев, очень крепкий, незакомплексованный парень. Они оккупировали какое-то купе и устроили там затяжную попойку. На следующий день после Волгограда из соседнего вагона «особо заслуженные» привели несколько девчонок-студенток и начали праздновать дембель уже с ними.
По словам Крохина, девчонки оказались не промах и никому из сержантов, несмотря на их боевые награды, так и «не дали». Они применили испытанный девичий прием – время от времени куда-то незаметно и, главное, не вовремя отлучались. Перед самой Москвой одна из них, вернувшись с очередной прогулки, сообщила, что в соседнем вагоне в купе сидит бравый афганец-десантничек и рассказывает всякие страсти-мордасти. Как она выразилась: «Волосы дыбом…»
Наши сказали: «Ой!», переглянулись и, бросив подруг, бегом рванули по указанному адресу. Каково же было их удивление, когда, зайдя в купе, они увидели увитого аксельбантами Олежку Парамонова – бравого десантника в лихо заломленном голубом берете (пехотинцу натянуть на себя голубую тельняшку – уже «в падлу»). Вокруг, смахивая слезы и подливая в его бокал шампанское, сидели несколько жадно внимавших девчушек. Параша явно был в ударе, но, увидев знакомые лица, как-то скис и стал жалобно просить своих спутниц не оставлять его с этими мордами. Но было поздно… На девчонок шикнули. Они, видимо, до этого еще не имели опыта общения с разъяренными дедами и в доли секунды исчезли.
Далее я просто процитирую отрывок из Володиного письма:
«…Ты знаешь, братишка, мы его даже толком не отмудохали. Получив первый же раз по яйцам, он начал визжать, как свинья, кататься по полу и даже обоссался. Толян плюнул на него, оттащил «разведку» и выкинул спортивную сумку Параши в окно. Мы даже не посмотрели, что там. Потом отобрали у него все документы и тоже выкинули. А «разведка» покромсал ему всю форму и хотел самого порезать, но мы не дали. Представляешь, как это чмо выползет в Москве без военного билета, в рванье?..»
Прекрасно представляю! Москва не Кацапетовка, мимо патрулей не пройдешь. И трех шагов от перрона не ступишь, как поймают, отвезут на гарнизонную гауптвахту, и сидеть ему там несколько месяцев, пока родители не приедут и не выкупят. Ну а у ребят, к слову, хватило ума выйти перед самой Москвой и не испытывать судьбу. Стукачи… они все одинаковы.
Вот такая грустная история.
Был у нас в роте весельчак и балагур, нескучный одессит Ванька Косоговский по прозвищу Косой (фамилия изменена). Когда наш призыв прибыл в четвертую мотострелковую, он уже успел отслужить полгода в должности оператора-наводчика. Машины, правда, у него не было, и в горы Ванька ходил как простой пехотинец с автоматом. На нас, вновь прибывших «духов», он не давил, и мы его чистосердечно любили. Никто из нас не мог даже подумать, что этот потешник и клоун в то же время единственный в роте убийца. Настоящий убийца.
В бою, на операциях, убивать приходилось, конечно, многим, но это были не те убийства. Собственно, за убийства они у нас и не считались. Там перед нами был вооруженный противник, готовый нас самих убить в любой момент. С Иваном Косоговским – совсем иное дело.
Эта история произошла в начале января 1983 года во время нашего первого вылета на операцию. Несколько человек в ней, правда, не участвовали. Парамонов, например, в этот день как раз писал свою прославленную «Поэму Вычислителя».
Проводилась реализация разведданных у какого-то безымянного кишлачка, в двадцати пяти километрах от полка в направлении «точки» Кишим. Кинули нас туда на вертолетах. Казалось бы, первая операция – самые яркие впечатления. Но это была банальнейшая однодневка: утром высадили, вечером забрали. В памяти лишь ярко запечатлелось, как при подлете к селению бортмеханик «восьмерки» расстрелял из установленного на турели в дверном проеме пулемета небольшое смешанное стадо – три-четыре бычка и десяток овец. Впрочем, тоже обычное дело: пехота такой возможности никогда не упускала и в колоннах, и даже на операциях. Да и «обоснование» существовало: «душманский сухпай». И теоретическая база была под «обоснование»: «Духи не жрут убоину с не спущенной наземь кровью». Логика еще та…
Операция началась в воздухе. Моджахеды к тому времени еще не вполне осознали всю серьезность намерений «шурави» и решались вести огонь из собственных населенных пунктов. К началу 1984 года они таких ошибок в большинстве случаев уже не допускали.
Наша «вертушка» сделала круг над селением. Скинула две небольшие, но достаточно мощные бомбы (сверху бомбежка напоминает просмотр кинофильма и никаких особых эмоций, например чувства вины, не вызывает – так, рутинная работа, как на полигоне или учениях), выпустили обе кассеты НУРСов и высадили взвод на гребень, подпиравший кишлачок с левой стороны холма. Туда же повыпрыгивали и прибывшие на других вертолетах первые два взвода роты.
После еще одного налета авиации и плотного получасового обстрела из стрелкового оружия в кишлак вошла разведка. По связи ротному передали приказ оставить на высоте один взвод прикрытия (всех молодых и парочку сержантов-старослужащих, чтобы в случае чего духи не разбежались) и силами двух взводов «прошмонать» десяток домишек, прилепившихся на «нашем» склоне. Ротный матюгнулся (еще бы – треть роты новобранцы!), помянул всуе японского бога и, отобрав человек двадцать, тремя небольшими группами пошел вниз. В одной из этих групп находился и Ванька Косоговский.
Это была первая и последняя операция, куда мне под смешки дедов довелось тащить свой штатный РПГ. Лежа меж камней, я тогда страстно желал, чтобы из выходившего справа на кишлак ущелья появился хотя бы один душманюка. Ведь только в этом случае можно было «выплюхать» туда весь свой боекомплект. Мне уже за глаза хватило одной-единственной получасовой пробежки вверх по склону, чтобы сполна ощутить всю прелесть болтавшегося на спине ранца для шести гранат. Но возможность «плюхнуть» так и не представилась. Из кишлака раздавались короткие очереди да редкие взрывы гранат, а группа, стоявшая на блокировке, так ни разу огонь и не открыла.
Через полтора часа на позиции поднялся Пухов, а за ним два взвода. И хотя внешне все выглядело благополучно, старший лейтенант сразу отвел в сторону своего замполита. И они почти час там о чем-то яростно спорили. Солдаты тоже ничего не говорили, а лишь перешептывались с глазу на глаз. Еще часа через два прибыли вертолеты, и к вечеру рота уже была в полку.
Об этом споре ротного с замполитом и об этих перешептываниях солдат я вспомнил где-то через месяц. К тому времени мы все уже примерно знали, что же случилось тогда на операции.