– Топчем? – осведомился мужик. Нижние резцы скользнули по верхней губе, подтверждая догадку о неправильном прикусе.
– В каком смысле? – вежливо сказал Рысцов.
– Топчем, – утвердительно мотнул головой мент.
У кромки керамзитной дорожки уже собралась кучка зевак, с любопытством и гадкими улыбками рассматривающих разворачивающуюся сцену.
– Где проживаем? Род занятий? Дата последней ходки?
– Я... какой еще ходки? Несудим я! – с вызовом задрал подбородок Валера.
– Но топчешь, да?
– Да чего топчу-то?
– Травку топчешь, милый мой.
Рысцов нахмурился и посмотрел под ноги. Этот гиббон что, издевается? Из кучки зевак послышались смешки. Мужик с шестеркой на лычках тем временем поднял левую ногу, почесал носочком горнолыжного ботинка икру на правой и задал следующий бессмысленный вопрос:
– Когда сажал в последний раз? Или ты мельник?
Валера вконец растерялся.
– Как бы объяснить... э-э... я...
– Пьяный, – с готовностью подсказал мент.
– Слушай, ты сам пьяный, по-моему! – нахмурившись, заявил Рысцов, теряя терпение. – Мне идти нужно, ждут меня... Что за цирк тут, в самом деле?
– Зря ты грубишь. Я тебе не грубил, – вздохнул мент и внезапно издал гортанный звук, чем-то действительно напоминающий крик обезьяны. Гиббона, наверное.
Рысцов от неожиданности аж присел и уставился на маразматического представителя не менее маразматического, по всей видимости, закона. Ну и ну... Что же в эсе за этот месяц произошло?..
Спустя полминуты послышалось цоканье копыт, и на тротуарчике, заставляя прохожих вжиматься в стены, возникли два всадника. Валера даже протер глаза, почуяв запах фурацилина на бинтах. Да нет, не мерещится вроде... На мускулистых кобылах, с хлыстиками, в горнолыжных ботинках.
– Топчет, – заныл мент, подобострастно семеня к наездникам и тыча в него длинной передней конечностью. – И ругается еще! На вопросы не отвечает... напился, поди... Когда ходка последняя была – неизвестно, и не сажал давно уже, видно же...
Верховые переглянулись. У обоих на лычках поблескивали пятерки.
– А по табелю? – устало и вальяжно спросил один из них.
– Слышь, ты по табелю – в каком месте? – хорохорясь, обернулся гиббон с неправильным прикусом.
– В заднем, – буркнул Валера.
– Вот! – пожаловался мент. – Я ж говорю, ругается. И топчет еще...
– Пришлый же... – вякнул кто-то из толпы. – Засадит еще свое...
И вдруг до Рысцова доперло... Он, Валерий Степанович Рысцов, спятил. На сердце сразу полегчало, отпустило дурацкое чувство тяжести, и абсурд обернулся нормальным положением вещей. Вокруг – все хорошо, просто сам он свихнулся.
Ха.
Нет, не так... Ха-ха-ха!
Рысцов сначала коротко хохотнул, а через секунду заржал в полный голос, свалился на траву и принялся кататься. Праздные зеваки перестали улыбаться и смотрели теперь на него с неподдельным ужасом, мент озадаченно почесал затылок и насупился, а лошади испуганно попятились, получив в бока горнолыжными шпорами...
* * *
В кутузке пахло хлоркой, грошовым хозяйственным мылом и бомжом. Стены тесного кубического помещения были обклеены светло-зелеными моющимися обоями, косые лучи солнечного света пробивались сквозь толстую паутину решетки и падали на каменный пол, образуя замысловатый узор. В камере наличествовали рукомойник, параша и нары, на которых и приютился, свернувшийся клубочком, источник неприятного запаха.
К сожалению, Валера обманулся в своих догадках – все-таки с ума сошел не он, а окружающий его мир...
На Таганке явно уязвленные в лучших чувствах всадники повязали Рысцова быстро и профессионально – набросили капроновую сеть и упаковали словно куропатку. Перебросив через седло, они доставили его в высокое хмурое здание на углу Абельмановской, в котором раньше располагалось фешенебельное казино. Здесь Валеру, поносящего весь белый свет и пытающегося объяснить, что он торопится на встречу, раздели, окатили из брандспойта, запихали в грубую хламиду цвета охры, коловшую все тело, выдали тапки и без лишних комментариев впихнули в одиночную камеру. К сладко сопящему бомжу.
В голове все перепуталось... Какие-то ходки, топтание газонов, «когда сажал?» – чертовщина полнейшая...
Рысцов подошел к железному умывальнику и попытался провернуть барашек. Шиш. Кран был заварен наглухо. Скоты! Бинты еще намочили, пожарные недобитые! Он снял с ноги тапку и со злостью саданул ею в тяжелую дверь. Тапка глухо дункнула и отлетела прямо в бомжа.
– Чего ты бросаешься? Люди спят, между прочим... – пожаловался тот.
Он еще и разговаривает, надо же. Совсем прелестно... Валера прислонился к стене и прикрыл глаза, приводя нервы в порядок. Ребята ведь ждут его, болвана! Не мог спокойно до станции дойти, обязательно нужно было приключений на свою задницу сыскать! Дубина!..
– Чё кручинишься-то? – поинтересовался бомжик, вскидывая из вороха тряпья лохматую голову.
Рысцов одарил его презрительныи взором, промолчал.
– Топтал? – не унимался тот.
– Еще как! – мстительно усмехнулся Валера. – Отдай тапку.
Бомж приподнялся и неожиданно ловко уселся на нарах, скрестив ноги по-турецки. Бросил тапочку в его сторону.
– Смелый, значит, – сказал он, хитро прищурившись. – Я вот поначалу тоже топтал. Потом надоело – всю не вытопчешь...
– А за что сидишь тогда?
– На посадку не выхожу. Бойкотирую вроде как.
Рысцов обулся, мрачно фыркнул и проговорил:
– Слушай, отец... Я давно в эсе не был, уж больше месяца. Можешь в двух словах растолковать, что здесь творится?
Бомж уставился на него с неподдельным интересом. Извлек из тряпья чинарик и спички, задымил, разбавляя и без того дерьмовый запах неподражаемым амбре дешевого табака.
– Так ты пришлый? – спросил он.
– Что значит «пришлый»?
– Ну то и значит. Пришел только что из реальности. Заявился в Центр сна и – оп-ля! – уже тут.
Кхыкнув, Валера сказал осторожно:
– Я не через Центр. Из-под обычного С-визора...
Бомж поперхнулся затяжкой и округлил глаза.
– То есть как из-под обычного? А ты в курсе, что нынче это запрещено – в города на траве приходить не через Центр. За такое можно и в изнанку загреметь на пару лет!
– И что с того? Я сшиз.
– Да тут каждый встречный-поперечный – сшиз. Так захлопнут, что забудешь, как звали!
– Ну не знаю даже... У меня третья категория все-таки.
Бомж снова поперхнулся. Затушил бычок.