Кордазян чесал синеватый от сбритой щетины подбородок и щерился.
– Типа, каламбур? – сердито спросил Лабур.
– Ага, – сказал второй пилот, еще больше раззявив в улыбке пасть.
– И к чему это? – без интереса уточнил Егор.
– Просто так. Придумалось отчего-то.
Лабур вздохнул и вновь повернулся к приборной панели.
– Слушай, командир, ну чего ты такой злой? – не унимался Кордазян. – Я вот раньше много всяких притч знал. А теперь забыл.
– Вот и помалкивай. Скоро – второй накопительный: забирайся в кресло и коли седативин.
Лабур, следя за программой, контролирующей натяжение тросов, услышал, как второй пилот за его спиной засопел и хрустнул пальцами.
«Интересно, даст по башке или не даст?» – подумал Егор, внутренне напрягаясь.
Кордазян тихонько приблизился и встал рядом.
– Если такой умный, расскажи историю со смыслом, – попросил он, переставая улыбаться. – Потому как я тебе только что наврал: на самом деле я никогда не знал ни одной притчи. И плевать мне на них было. Летал всю жизнь в составе военного патруля от станции к станции, от Венеры к Земле и так далее. Участвовал в подавлении двух восстаний, изредка постреливал пиратов. А потом что-то переклинило у меня. Взял и порешил всю свою команду на корвете стамеской из бортового набора инструментов. До сих пор не понимаю: с какого перепугу так сделал? Может, какие-то гены предков проснулись в неподходящий момент, а может, просто наболело что-то, и сорвало крышку с черепа… Так и оказался здесь. А ты, я слыхал, не просто убийца. Ты вроде бы – идейный.
Лабур медленно повернул голову и посмотрел в большие, неподвижно-голубые глаза напарника.
– Хочешь, значит, историю со смыслом?
– Хочу.
– Ну хорошо, слушай. В юности, когда я только поступил в высшее летное, денег не хватало и приходилось по вечерам колымить на стройке в местном военном городке. Вообще-то по уставу такое возбранялось, но офицеры закрывали глаза на подработку курсантов, потому что понимали: жить хочется не только в казарме, но и в увалах, а стипухи хватает разве что на вялый подснежник для южно-сахалинской шлюхи.
– А меня в увольнительные почти не пускали. Шалил часто…
– Еще раз перебьешь, ни слова не услышишь. Так вот. На объекте тогда работал помощником прораба Анатолий Степаныч. Старожил училища, капитан ВВС, в быту – дядя Толя. Имелся у него грешок: любил поддать. А с бухлом, сам знаешь, в «летках» строго очень тогда было, даже для офицеров. Поэтому исхитрялся этот крендель, как только мог: то через КПП пронесет в целлофановых пакетах, которые к заднице приклеит, то у командования из штаба стибрит, то из казенной «авиационки» сольет. И вот однажды дядя Толя где-то урвал литровую бутылку хорошей амурской водки. В предвкушении аж светился весь день от счастья. А тут вдруг его под конец смены вызывают во внеочередное ночное дежурство. Погрустнел, плечи понурил, но долг исполнять пошел – служба есть служба. На следующий день в столовой я встречаю знакомца своего, Фимку Гамаюнова, который на объекте в утреннюю смену отработал. Он лыбится во всю харю, чуть ли не в голос ржет. Чего? – спрашиваю. Фимка и рассказывает сквозь гыгыканья… Оказывается, дядя Толя, перед тем как идти в ночное дежурство, заныкал свою драгоценную литровку в восьмиметровый сегмент газопроводной трубы, который давным-давно у нас на заднем дворе валялся один-одинешенек. Ну и утром, как только пост в дежурке сдал, прискакал на объект со стойким желанием исполнить то, что не удалось накануне, а именно: как он сам выражался, «возжрать водочки». И вот тут-то дядю Толю чуть кондратий не хватил. Ночью с вертолетов на задний двор сгрузили еще 560 точно таких же труб.
– В нижних надо было сразу смотреть, – не выдержал Кордазян.
– Он тоже так решил. Ринулся, да не тут-то было, – одними глазами улыбнулся Егор. – Каким-то образом при разгрузке перемешались все трубы, включая ту одну, заветную. Я тоже ржать начинаю, когда узнаю об этом. И что, – спрашиваю Фимку, – сейчас делает дядя Толя? Ищет до сих пор, – отвечает Гамаюнов, – лазает по куче, заглядывает поочередно в каждую дырку. А когда его прораб попытался полчаса назад снять, дядя Толя его послал на хер и заявил, что должен во что бы то ни стало найти эту трубу, даже если в ней одни осколки остались.
Кордазян как-то неуверенно усмехнулся, но почти сразу замолк. Нахмурился и поглядел на Лабура своими неподвижно-голубыми глазами.
– Ты же обещал историю со смыслом рассказать. А здесь только смешно чуть-чуть, но чего-то особого смысла я не догоняю.
Егор в последний раз проверил данные, поступающие с датчиков кронштейнов, на которых были закреплены концы тросов, и принялся натягивать легкий скафандр.
– А смысл очень простой, – наконец изволил он ответить Кордазяну. – Каждый из нас планирует что-то с вечера. Рассчитывает и надеется. А ночью кто-то вдруг – бац!.. и сваливает на все задуманное еще 560 труб. И приходится человеку либо смириться с таким прискорбным фактом, либо пытаться найти ту единственную, прощу прощения, дырку, в которую все надежды были вбуханы. А внутри, даже если найдешь, может запросто оказаться лишь горстка битого стекла.
Егор защелкнул перчатки, пристегнулся к креслу ремнями крест– накрест и положил на подлокотник инъектор с седативином.
Кордазян еще некоторое время почесывал чисто выбритый подбородок и смотрел на бывшего кавторанга: убийцу и саботажника, приговоренного к участию в испытательном проекте «Удар» и согласившегося разделить эту участь с другими одиннадцатью преступниками взамен смертной казни.
– Это и впрямь хорошая история. Со смыслом. Я запомню ее, – медленно проговорил Кордазян, неуклюже забираясь в свой скафандр. – А что же насчет тебя, Лабур? Ты нашел свою… единственную… среди кучи металлолома, наваленного кем-то ночью?
Егор снова улыбнулся одними глазами. И в зрачках отразился слепой космос.
– Нашел. Только там уже были осколки.
* * *
Полдюжины тяжелых истребителей «Хамелеон-12» замерли в вершинах воображаемой треугольной призмы. Их двигатели были отключены, орудия дезактивированы. К борту каждого «Хамелеона» крепился сегментированный титановый трос. Шесть таких сверхпрочных «нитей» тянулись к центру исполинской призмы и удерживали конструкцию, похожую на огромные пчелиные соты. Вокруг даже невооруженным глазом можно было заметить темно-лиловое марево гравитонной аномалии, преломляющей и рассеивающей звездный свет.
Каждая «сота» представляла собой сложнейшую систему силовых модулей, накопителей, поглотителей и электромагнитных камер наведения. Любой мало-мальски разбирающийся в военно-космической технике человек узнал бы в них фокусирующие зоны комплексов подавления «Надир– G», которыми комплектовались орудия главного калибра современных линкоров. «Надиры» превосходили по мощности комплексы предыдущего поколения «Радиант– G» в несколько раз.
Всего в нелепой на вид конструкции было двенадцать «сот».