«Не суди их! Это были настоящие солдаты, и они сражались до самого конца». — Голос прозвучал очень слабо, на грани слышимости, будто издалека.
Мальчишка вскочил, нервно оглядываясь и выцеливая давно опустошенным пистолетом неведомого противника. Осознав беспомощность своего оружия, он снова бросился вниз, рассчитывая разжиться трофейным автоматом или пулеметом. Мертвым воителям они были ни к чему.
Однако туман во второй раз не принял его, сгустившись настолько, что стал непроходимым.
«Глупое железо не помогло гораздо более могучим и опытным мужам. Стоит ли повторять чужие ошибки?» — Теперь голос звучал значительно громче.
Иван в панике пытался пробиться внутрь тумана, но запутывался в нем, словно в липкой паутине, — каждое новое движение давалось с неимоверным трудом. «Не трать силу понапрасну. Она тебе скоро понадобится».
Наконец Мальгину удалось краем глаза засечь нечеткий силуэт на границе между залом и ведущим в него проходом. Именно оттуда всего несколько минут назад пришел он сам. «Неужели привидение?» — пронеслось в разгоряченном мозгу.
В ответ на невысказанную мысль странный собеседник лишь беззлобно рассмеялся:
«Увы, привидениям не дано беседовать с живыми».
Юноша изо всех сил пытался выскользнуть из неожиданно крепких объятий обволакивающего тумана, чтобы, наконец, повернуться к незваному гостю и рассмотреть того во всех подробностях, но тщетно. Мистические оковы не резали и не холодили рук и ног, но держали надежнее всякого металла.
«Ты не должен бояться. Я помогу. Они все погибли, потому что пытались видеть, хотели иметь власть слышать, обладали способностью говорить. Ты — справишься. Должен справиться. Я проведу тебя через Бажовскую костницу…»
«Бажовская, Бажовская, Бажовская, — молоточками застучало в голове обливающегося горячим потом Ивана. — Неужели…»
Голос пробивался сквозь хаотичные, беспорядочные мысли испуганного до смерти юноши:
«…я сомкну твои очи — они не увидят зла. Мидзару. Я прикрою твои уши — они не услышат зла. Кикадзару. Я закрою твои уста — они не скажут о зле. Ивадзару». Захлебывающийся адреналином Иван закричал, вложив в вопль все накопившееся отчаяние, выплеснув неотступно преследующую боль, излив непомерные страдания, выпавшие на его долю. Но было уже поздно — звуки умерли, негасимый свет померк. Наступила вечная ночь.
* * *
Живчик протер глаза и ошалело покрутил тяжелой от не принесшего отдохновения сна головой.
— Ваня! — позвал он. — Ванька, где ты?
Ответа не было. Костя напрасно чиркал зажигалкой, отыскивая Мальгина, — слабый, колышущийся огонек выхватывал из тьмы только каменные стены бесконечных коридоров.
— Ваня!
«Ваня, Ваня, Ваня» — передразнивало гулкое, издевательское эхо.
— Где ты?
«Ты, ты, ты…»
Принять то, что он остался в кромешной темноте, посреди неизвестного подземелья в полном одиночестве, Живчик не хотел, да и не мог. А потому упорно продолжал звать потерянного товарища.
«Ваня, Ваня, Ваня».
Костя не страшился ни черноты исчезающих в неизвестности туннелей, ни ужасающего для многих одиночества. Напротив, он давно привык путешествовать в одиночку, не мучая себя бременем чужих страхов, надоедливых истерик и капризов. Однако это таинственное место приводило бывалого путешественника в панический, сокрушительный, ничем не объяснимый ужас.
Живчик злился на себя, ругал последними словами за трусость, пытаясь распалиться и встретить опасность в адреналиновом угаре. Вместо этого все тело сотрясала мелкая дрожь да бессильное, вгоняющее в беспросветную тоску отчаяние брало сердце в железные тиски.
«Где ты, ты, ты…»
Федотов продолжал бессмысленный поиск, терзал слабеющую на глазах зажигалку, и та, наконец, породив крошечный прощальный огонек, иссякла. Зато заговорил дозиметр, выдав череду пока еще коротких, отрывистых тресков. Впереди ждало нечто фонящее, а значит, смертельно опасное.
Дважды чертыхнувшись (один раз на так не вовремя закончившуюся зажигалку, второй — на свою неуемную энергию, уничтожившую единственный источник света), Живчик все же продвинулся на несколько шагов вперед. Дозиметр уже надрывался, голося изо всех сил, — идти дальше, даже в радкостюме, было чистейшим безумием.
«Что же там, черт возьми, такое?» Конечно, очаги повышенной радиации попадались не только на поверхности, но и под землей, однако исключительно редко. Живчик пошарил рукой по земле, поднял небольшой камешек и зашвырнул его далеко вперед, по направлению к предполагаемому излучающему объекту. Вопреки Костиным ожиданиям, камень не ударился о твердое препятствие, а, свободно пролетев отмеренное расстояние, приземлился почти бесшумно. «Почти», потому что перед тем, как встретиться с полом, он все же издал один характерный, пусть и еле слышимый звук. Всплеск! Всего в нескольких метрах от Живчика была открытая вода, и, похоже, отнюдь не лужа.
Открытие фонящего источника не принесло молодому человеку никакого облегчения. Напротив, обозначившаяся проблема буквально пригвоздила его своей неразрешимостью: как Ванька смог здесь пройти?! А он прошел именно здесь, потому что других путей попросту не существовало! Ни ответвлений, ни перекрестков, ни развилок — ничего, лишь единый, монолитный туннель. Не мог же дисциплинированный Мальгин наплевать на собственный дозиметр!
И только в последнюю очередь Живчик вспомнил о себе. Ему некуда было отступать, а дорога, ведущая вперед, оказалась непроходимой. Он оказался в западне.
Самые важные человеческие чувства, зрение и слух, исчезли. Растворились в ночи, бросив ослепшего и оглохшего калеку Ивана на произвол злой судьбы.
Он хотел закричать и не мог: язык не слушался. Неведомый голос выполнил свои обещания: мидзару, кикадзару, ивадзару. Не вижу, не слышу, не говорю. Причудливые, странные слова наконец-то обрели смысл. Однако плата за его обретение оказалась чрезмерной. Поколебавшись с секунду, дозорный осторожно приподнял ногу и сделал шаг. Тело, лишенное почти всех чувств, оставалось покорным — конечности безропотно выполняли все команды, а сам он двигался. Неизвестно куда и зачем, но двигался!
Эйфория, порожденная маленькой победой, неважно, над кем или чем, быстро сошла на нет, сменившись… клаустрофобией. Некогда огромный мир сузился до куцего осязания и обоняния. Во Вселенной, существующей лишь на ощупь, было тесно и неуютно. Запустение, отсутствие жизни, мертвенный покой — даже запахи ощущались лишь полунамеками. «Я» Мальгина стало иным. Оно определялось одним лишь движением без смысла и направления, а боль в усталых мышцах служила одновременно подтверждением бытия, напоминанием о «присутствии» среди живых и наградой за продолжение бесконечной борьбы. Идти, переставлять ноги, шаг за шагом, не останавливаться, идти! Левая рука Ивана уперлась во что-то влажное, склизкое, податливо-упругое. Дозорный в испуге отпрянул, но кончики его пальцев сохранили мерзкое ощущение от контакта с чем-то запретным и ужасным. В сознании закрутились всевозможные образы, порожденные только что полученным тактильным опытом. Мозг судорожно анализировал, сравнивал, подбирал единственно правильный ответ на незаданный вопрос. Когда Мальгин уже был готов понять и принять знание о том незримом, к чему он помимо своей воли прикоснулся, кто-то осторожно обхватил его правую руку и увлек за собой. И Ваня, к своему собственному безмерному удивлению, безропотно и доверчиво последовал вслед за ним.