— Ничего не поделаешь, накладные расходы. Спи, Рита. Спокойной ночи.
— Ты же знаешь, что я не люблю, когда меня называют кратким именем.
— Спокойной ночи, Маргарита. Уже поздно. Завтра рано вставать.
— Уже сегодня…
Пауза.
— …И вообще, мне не спится. Грустно как-то. Не пойму отчего.
Утро. — Совещание. — «Кобелирующий» Сазонов. — Лаки признается в содеянном. — Акулов помогает разным преступникам. — Ребята на джипе. — Почтовый вариант. — Провокационный звонок. — Акулов нарушает данное слово. — Ожидание. — Маленький подвиг Сазонова
Утро.
Оба проснулись одновременно. Прежде, чем прозвонил будильник.
Волгин лежал, опасаясь неловким движением потревожить девушку. Думал, что она ещё спит. Потом заметил отражение в зеркале: она внимательно смотрела на его профиль.
— Доброе утро. — Сергей улыбнулся и повернул голову.
Её лицо оставалось серьёзным.
— Волгин, ты меня любишь?
Чтобы выиграть время, Волгин раскрыл пачку сигарет.
Она усмехнулась:
— Это можно расценивать как намёк на предложение руки и сердца? А ты волнуешься! Даже забыл, что с понедельника я не курю.
Позавтракали быстро. Почти не говорили. Грязную посуду Волгин оставил в раковине и пошёл бриться. Времени, чтобы успеть к началу работы, оставалось в обрез. Маргарита, которая тратила на сборы сорок минут против его десяти, молча задержалась на кухне и принялась мыть посуду. Стоя перед зеркалом в ванной, он оценивал этот поступок. Руки почему-то дрожали. Смыв с лица пену, он заметил на подбородке порез.
В машине продолжали молчать. Рита была сосредоточена и напряжена. За ручку двери взялась раньше, чем машина остановилась. Сказала, глядя прямо перед собой:
— Спасибо, Волгин. Не надо мне больше звонить. Так будет лучше.
В лобовом стекле отражалось её лицо. Наклон и кривизна поверхности почему-то не искажали черты. Девушка выглядела старше своего возраста.
— А если я позвоню по работе?
— По работе можешь звонить. Но не надо делать этого слишком часто… Хорошо?
На последнем слове её голос сорвался. Выдал.
Чтобы самому не быть выданным, Волгин молча кивнул.
Она вышла.
Он смотрел, как она поднимается по широким ступеням крыльца.
В дверь она вошла, не обернувшись.
Он достал сигареты и долго хлопал по карманам в поисках зажигалки, не замечая, что держит её в руке.
* * *
«Сходняк» заканчивался.
Катышев негодовал:
— Приезжаю я вчера с проверкой в ИВС. Захожу. Один боец, который мне дверь открывал, выглядит нормально. А второй просто лыка не вяжет. Если от него стенку убрать — упадёт. Спрашиваю, в чём дело. И что, вы думаете, он мне отвечает? «Я, — говорит, — товарищ подполковник, вчера с другом так нажрался, так нажрался, что на службу едва сумел приползти. Всю ночь блевал, но так и не полегчало. Думал, пивом спасусь, — ещё хуже стало». Стоит и лыбится! Вы можете себе это представить?
Представить, да и увидеть, можно было и не такое, но желающих развить щекотливую тему не нашлось.
Бешеный Бык обвёл взглядом присутствующих, в списке личного состава отметил галочками двух оперов, которые по каким-то причинам не подошли до сих пор, и традиционно поинтересовался, нет ли вопросов.
— Есть! Про «тринадцатую» ничего не слышно?
ББ нахмурился:
— Я ведь уже говорил в понедельник — раньше лета не стоит и ждать. Декабрьскую зарплату, кстати, тоже задержат. Но к Новому году обещали дать. Может быть, без «пайковых».
— К старому Новому году?
— Все свободны! Волгин и Акулов, останьтесь.
Кабинет опустел быстро.
— Ну. — Катышев сжал кулаки и навалился грудью на стол. — Рассказывайте, что вчера было. В прокуратуре и вечером. По телефону я не очень-то понял.
Волгин рассказал обстоятельно. Некоторые диалоги передал в лицах. Катышев сочувствующе кивал. В некоторых местах осуждающе цокал языком или возмущённо потряхивал головой. Последнее движение могло бы вызвать ассоциации с рассерженной лошадью, будь Катышев не так коротко стрижен и не столь круглолиц. Своё мнение в устной форме он выразил короткой, но исключительно ёмкой матерной фразой. Потом, мгновенно успокоившись, перешёл к делу:
— Михаила вчера освободили.
— Мы это знаем, Василич.
— Как я и обещал, за ним присмотрят. Пока что удалось договориться только на три дня, но если очень потребуется, я думаю, мы сможем «продлиться». Мне звонили перед разводом — пока что он из дома не выходил. Я дал ребятам ваши координаты, так что, если возникнет горячая ситуация, они с вами свяжутся. А ты, Серёга, запиши телефон ихнего старшего…
— У меня есть этот номер, Василич.
— Хозяин — барин. Знаешь, я всё думаю: а может, вы напрасно этого Лап-сер-как-его-там отпустили?
— Никуда он не денется. Когда понадобится — прибежит, не успеем и крикнуть.
— Ну, смотрите…
В коридоре стояла Лаки.
Вокруг неё увивался Сазонов. Он пытался острить и одновременно то якобы невзначай демонстрировал ремень наплечной кобуры, то перекладывал из кармана в карман сотовый телефон. Не видя приближающихся к нему со спины «убойщиков», Шурик исхитрился выронить ключи от машины.
— Детский сад, — вздохнул Волгин.
— Странно, что на неё это не действует. — Акулов чувствовал долю вины за свою вчерашнюю резкую отповедь, но признать это перед посторонними был не готов и выбрал деланно агрессивный тон в качестве самозащиты.
— Андрей Витальевич! — Лаки шагнула навстречу и наступила на сазоновские ключи.
Шурик едва успел убрать пальцы из-под её каблука.
Акулов остановился. Волгин, предоставляя ему возможность поговорить с девушкой наедине, пошёл дальше. Открывая дверь кабинета, подозвал Шурика:
— Заходи, я тебе объясню, как надо ловить Ваху Хамидовича. Кстати, ты почему один? Где твой напарник?
— Да хрен его знает! В отделе, наверное, свои бумаги списывает. Он вчера утром, после того, как вас увезли, нарисовался и через полчаса слинял. Говорит, что убийство может и подождать, а у него по материалам десятидневные сроки ещё на той неделе вышли, так что надо их срочно сдавать.
Волгин не удивился, ситуация была типичной. Сотрудников, прикомандированных из территориальных подразделений для работы по «громким» преступлениям, никто и никогда не освобождает от основных служебных обязанностей.