Матильда плачет от счастья, как и я… Наш безумный восторг не дает расстаться и после, она бросает свою учебу, я – работу, – мы несколько дней, голодные до ужаса, как звери, закрытые на ключ в моей квартире и с отключенным телефоном, общаемся, соединяемся друг с другом, и только счастьем одним в себе живем… О, Боже, Матильда, мое дорогое, внезапно найденное существо, неужели все мои прошлые страдания и мучения давно позабыты и встреча с тобой означает начало пути?!
– Вы спите?! – разбудил меня Вольперт. Я открыл глаза и увидел все ту же темноту.
– Отпустите меня! Больше не буду! – заорал проснувшийся Сан Саныч, но Вольперт больше не отзывался.
Сан Саныч кричал, как резаный, я попытался нащупать в темноте его раскрытый рот, но он ловко уклонялся от моих ищущих растопыренных ладоней.
– Вы изверг, – наконец прошептал я, найдя небольшую паузу в его криках.
– А вы сукин сын! – удовлетворительно притих Сан Саныч,
– сукин сын и к тому же очень вредный сукин сын!
– Не надо ругаться, дети мои, – опять возник голос ухмыляющегося Вольперта.
– Еще раз простите, – уже сдавленным шепотом прохрипел Сан Саныч.
– Потерпи еще немного, сын мой!
– Да, какое немного, профессор?! Уже второй месяц без харчей! – Сан Саныч нащупал в темноте мое горло и, думая, что это горло Вольперта, начал душить, одновременно наступив мне на ноги.
– Черт возьми! – заорал я, отталкивая от себя Сан Саныча,
– так ведь и умереть недолго!
– Простите, мой друг! Я, кажется, уже сошел с ума! – прошептал Сан Саныч и тут же заплакал.
– А вот плакать совсем необязательно, – теперь голос Вольперта разливался над нами из тысячи динамиков, вмонтированных повсюду, из-за чего возникало ощущение, что профессор уже говорит внутри нас, почти как кем-то включенное в моем желудке радио.
– Ну, вот, он теперь у меня внутри! – разразился громким плачем Сан Саныч, и я вдруг впервые подумал о том, что Сан Саныч тоже больной и что Вольперт соединяет его со мной в самой экстремальной обстановке с какой-то непонятной целью, которую мне сложно разгадать. Буду-ка я молчать, усмехнулся я сам про себя, и погляжу, что из этого выйдет. Авось, Бог даст, и пронесет, ну, а молчанье как-нибудь спасет!
– Эй, где ты?! – закричал Сан Саныч.
Я осторожно отполз от него на значительное расстояние.
– Эй, где вы?! – также боязливо прозвучал голос Вольперта.
Теперь он уже не проникал внутрь, и поэтому я стал отползать еще дальше. Вдруг подо мною что-то раздвинулось, и я полетел вниз, ощущая постепенно нарастание света, наконец я долетел до пола, приземлившись на мягкий персидский ковер, на котором была изображена черная змея на зеленой траве, обвившая собой красное яблоко.
Вокруг ковра лежало множество обнаженных женщин, их было так много, что мои глаза просто разбегались, а где-то глубоко внутри зарождался грязный смешок…
Они на мне тут же разорвали одежду, и я потерял свой рассудок. Одна из них села на меня верхом и, нащупав мой возбужденный конец, впустила в свое влажное начало… Оставшиеся окружили меня тесным кругом и нежными языками погрузились в свободную от неистовых прикосновений бешеной всадницы область жутко ощущаемого тела, которое уже вздрагивало и трепетало языками вселенского жара и пламени…
Тысячи невообразимых оргазмов вылетали с женскими вскриками и стонами под розовый купол шарообразной комнаты, откуда на нас капала белая солоновато-горькая жидкость, похожая на молоко, а по запаху – на мускус кабарги, запах его половых желез, от которого женщины сходят с ума, ибо это запах самца, запах Бога земного притяжения, сближения и оплодотворения, запах грешной Земли с Вечным Небом…
– Теперь мы все твои! – кричали счастливые самки и разжигались еще большей страстью ко мне, облизывая меня своими языками, будто кошки, лижущие маленьких котят…
И вдруг я подумал, что умру от Любви, умру, если ее так много, что ее даже не могут вместить мое сердце, мое тело и мой разум, и мне стало страшно, и я закричал: «Помогите, профессор! Я готов повиниться пере Вами в чем угодно!»
– Сволочь! Он нам все испортил! – закричали, перебивая друг друга, женщины, и все с набухшими сосками, с распущенными дьявольскими волосами и горящими от возбуждения глазами, мелькающими передо мной как навязчивое желание исчезнуть в какой угодно бездне-дыре…
– А я уж думал, что совсем вас потерял, – пробормотал надо мной довольный Вольперт, постукивая себя по голове маленьким молотком.
– Вы, наверное, думаете, что я кролик?! Что меня можно запросто пустить на опыты?! – закричал я, подымаясь и расталкивая продолжающих стонать от вожделения женщин.
– Да, нет, я просто решал математическую задачу, – обиженно отозвался Вольперт, – тайна плюс тайна – рождается явь, мир-декорация, жуть – это кайф! Скажите, вам нравятся мои стихи?!
– Я понял, профессор, вы хотите, чтобы я воспринимал реальность как сон, – я поглядел ему прямо в глаза, но вместо глаз у профессора в очках сияли два моих собственных отражения.
– Да, представьте себе, что я догадался, что вы уже полностью управляете моими чувствами и поступками, и от этого все во мне горит и раскалывается! Например, я чувствую, что мои мозги все время кто-то просвечивает какими-то инфракрасными лучами, создавая таким образом мои же собственные мысли, но мне все же кажется, что это не мои мысли, а ваши, профессор!
– Да, уж, – вздохнул Вольперт, – я так и думал, что без Кандинского-Клерамбо здесь не обошлось!
– Кто они, профессор?!
– Это врачи, которые когда-то описали все слагаемые вашего синдрома, именуемого в нашей психиатрии бредом воздействия!
– Можно подумать, что вы на меня не воздействуете?! – усмехнулся я, кивая головой на ползающих вокруг нас обнаженных и постанывающих женщин, – или вы хотите сказать, что не вы их сюда пригласили?!
– А если это только ваше воображение?! – нахмурился Вольперт.
– Но вы же видите этих женщин?!
– Видеть-то вижу, но иногда пациент может и врача заразить своим безумием! Однако, хуже всего, если это дисморфофобия!
– А что это, профессор?!
– Это так называемый бред «собственной метаморфозы», иными словами, это страх изменения собственного тела, который позволяет вам даже воссоздать мой образ, то есть я тоже могу существовать как ваш собственный бред!
– Не мучьте меня, профессор! – взмолился я, прижимая руки к сердцу, но Вольперт хладнокровно подтолкнул меня к следующей двери, чей цвет мне показался красным, и мы оказались в каком-то вакууме, где не было ни потолка, ни стен, ни пола, но была одна горизонтальная линия, которая пересекалась с вертикальной спиралью, обрывающейся где-то в пустоте, но пустота была какая-то серая и без каких-либо выступов или углублений.