– Нет! – орал я, не соглашаясь с ее смертью, и целовал ее желтое и высохшее как пергамент лицо, лицо, по которому стекали мои слезы, и таяла моя последняя надежда…
Весь день и всю ночь я держал ее на своих руках как ребенка и укачивал, будто боясь, что она вот-вот сейчас проснется, пока не пришла ее сестра… Весь зареванный и дрожащий в безумной лихорадке, я вышел из дома, неся на своих пальцах запах ее исчезающего тела… Я дышал этими пальцами, желая донести до сердца ощущение нашей Любви… И еще я нес в душе ее улыбку, последнюю улыбку благодарности за то, что я несу ей Смерть… Это так страшно убивать любимого тобой человека, и знать, что ты убиваешь его от безысходности, от самой невозможности ощущать ее мучения как свои… И слеза блеснула в свете фонаря… Она зажгла во мне огонь словно звезду… И с неба покатилась как звезда… А может эта звезда и была ее светозарным воплощением во Вселенной?!…
Она исчезла как пушинка от ладони с попутным ветром в даль срываясь… И только Жалость моя вплавилась в песок, и он от слез моих как от Любви промок… Пронзая тьму небес из тела вышел ток… И был я сиротлив как будто Бог…
И опять я вспоминал нашу Любовь… У нее были прекрасные стихи… Она читала мне их перед сном, после нежных ласк и пламенных лобзаний… «И я иду сквозь Ночь к Тебе, чтобы сквозь сон меня увидел»… Тонкий голос всегда ломался в конце фраз как стебель, словно от невозможности все сразу объять и ощутить… Я целовал ее ноги и трепетно дышал ее лоном, и тоже читал ей в ответ ощущенья-стихи… «Мой вздох у губ Твоих задержан одной единственной надеждой»… Потом она оплетала руками мои плечи и клала свою головку мне на грудь, и снова нашептывала стихи, стихи как стихию Любви… «Не обессудь мой юный странник, прими доверчивые длани»…
Я терялся в серебре ее волос, как в загадочном зимнем небе, укрытом от меня моим же собственным дыханьем… «Я таю в серебре волос, и ощущаю сердца гроздь»…
Ее сердце билось в дрожащих от волнения пальцах, которые поднимали из меня новую окрыленную ее взглядом Вселенную, и она снова касалось меня своим языком… Это жало Любви как дорога в Бессмертье… Немая и белая как снег любимая… Она мертва… Она лежит в обрамленье искусственных цветов как мирских соблазнов… Везде горят свечи и голос священника как незатихающая скорбь поднимается все выше и выше под раскрашенный свод церкви, где летают ангелы, и Бог своей чудной красотой разлит…
Я один как потерявшийся щенок или ребенок, тихо скулю у новообретенной купели, будто она моя любимая стала мне вдруг моей же матерью… И еще я делаюсь таким маленьким, что горе изменяет до полной неузнаваемости мое лицо… Так Смерть изменила нас с ней до состояния собственной невероятности… Даже в Смерти есть чудо… Будто я верю в Бога, и тут же отвергаю веру в Него из-за этой вот, нелепой случайности, болезни раковой и роковой, делающей всю мою оставшуюся жизнь совсем бессмысленной, потому что никакая другая страсть уже никогда не сможет так красиво и безумно воцариться в моем сердце…
Священник более меня похожий на безумца, воздевает руки вверх… Псалом Давида в его голосе внезапно обретает какой-то другой уже внеземной смысл… На любимую капает воск свечи, и кто-то, стараясь быть совсем незаметным, его вытирает… Я люблю ее, но нас уже разорвали пополам…
Одна половинка сокрылась во тьме, другая остается все еще на свету… Я гляжу на нее во все глаза и вдруг понимаю, что ее уже больше нет, и тихо ору внутриутробным голосом, боясь нарушить пение молитвы… Ведь она покойница!…
А что такое покой? – Тишина, но тишина не слепая, а зримая как сама она…
Недаром же в слове «покой» спрятано «око» – глаз, пронзающий нас своим таинственным смыслом, как и сам божественный ее Образ, который отпевают в утешение живым, и прежде всего мне, еле держащемуся на этой сиротленной земле, может поэтому сироты и жмутся к чужим людям, и у священника так странно дрожит голос, что он чувствует то же, что и я, расстающийся с самым прекрасным телом на земле, и с самой родной душой…
Я выхожу из церкви со слезами… Я выразил ее живой Душе свою неумолимую тоску…
И потому ласкаюсь я с тенями… И по погосту с прошлым ухожу…
Моя жена изменяла мне долго и упорно… Хуже всего было находить чужие мужские трусы в нашей кровати… Я все время ругался, но жена обиженно молчала… Видно, она не понимала, почему я так злюсь, если все время сам хожу к нашей соседке… Однако, к соседке я ходил вовсе не из-за секса, просто у нее все время чего-то ломалось, а починить было некому потому что она была страшно одинока…
И вот из-за того, что у нее все время что-то ломалось и она была одинока, я и приходил к ней… И если у нас что-то и было с соседкой, то вовсе не из-за того, что нам ужасно так хотелось этого самого секса, а просто потому что у нее не было денег, чтобы отдать мне за починку сломанного стула или крана, или люстры…
В общем, жена мне изменяла в отместку за соседку и это было ужасно…
Тогда я в отместку стал подкладывать в нашу кровать соседкины трусики…
Это так взвинтило нервы моей жене, что в следующую пятницу я нашел в нашей кровати здорового небритого и весьма пьяного гражданина голого вида, но с весьма необычным галстуком, который на конце раздваивался, и на каждом кончике звенели два маленьких колокольчика…
Гражданин мне сразу объяснил, что эти колокольчики на концах его чудного галстука очень здорово звенят и веселят его и мою жену, когда они занимаются своим любимым сексом…
Мне стало так ужасно больно и стыдно, что я тут же побежал к соседке и починил у нее и телевизор и холодильник, а когда дело дошло до смывного бачка, то я залил всю нашу квартиру, потому что она находилась прямо под квартирой соседки…
Ничего не подозревающие небритый пьяный и голый гражданин с моей женой в кровати очень быстро и незаметно выплыли на кровати из нашей квартиры на улицу…
И вскоре на их безумное совокупление сбежался весь наш дом, а потом и другие дома, и вся наша улица… Однако я этого не видел, потому что соседке опять пришлось расплачиваться со мной своим одиноким телом…
На память я у нее забрал все лифчики и трусики, но когда я пришел домой, то мне пришлось очень долго нырять прежде чем я нашел нашу кровать…
Как оказалось, она приплыла назад домой от бушевавшего в сердце моей жены позора, а того самого гражданина, который был страшно гол, небрит и пьян разобрали по домам другие наши соседки и теперь он живет у них на полном иждивении, но не полностью, а по частям, на которые они его разобрали…
Вследствие этого странного недоразумения мы с женой простили друг друга, но она все равно продолжила изменять мне и упрямо водить других мужчин и оставлять их трусы себе на память, а я же продолжил ходить к нашей соседке и все время что-то ей починяю… Со временем я даже привык деликатно стучаться в дверь нашей спальни, чтоб ненароком не опозорить себя, жену и третьего неизвестного мне мужчину…
Вот таким странным образом, мы привыкли к нашим супружеским изменам, и даже добились друг от друга твердокаменного спокойствия ради сохранения семьи и собственного же здоровья… Только, пожалуйста, не говорите мне о морали, я – очень аморальный тип и страшно горжусь этим!… Аминь!