– Ну, вот, я и прибежала, – улыбнулась Мнемозинка, и сразу же с любопытством заглянула в наши красные с Риткой морды.

– Вы о чем-то тут шептались?! – спросила, чуть нахмурясь, Мнемозина.

– Да нисколечко, если только о тебе, – усмехнулась дрянная девчонка, кладя свои израненные ножки на соседнее пляжное креслице.

– Ей-богу, здесь что-то не так, – прищурилась на меня Мнемозинка, заботливо так обмазывая зеленкой ножки зловредной Ритки, и тут же обматывая их бинтом.

– А с чего это вдруг ты стала такой подозрительной, – засмеялась Ритка.

Вот курва малолетняя, как притворяться может!

– Пожалуй, я уже того, пошлепаю, – вздохнул я, и, встав, побрел на набережную к своему коттеджу.

– Стойте, да куда вы? – догнала меня Мнемозинка.

– Очень хочу нажраться, – по-честному признался я.

– А можно я с вами?! – жалобно улыбнулась Мнемозинка.

– Валяйте, – махнул я рукой, кисло улыбаясь яркому солнцу.

– И почему вы такой серьезный?! – спросила Мнемозинка.

– Просто, подумываю о Вечном, – моя улыбочка была явно какой-то беззащитной, как у ребенка, потому что мне так и хотелось разрыдаться от жалости-то к самому себе, и чтобы Мнемозинка меня еще пожалела, ну, а я бы утешился, а потом свалил бы все в одну кучу и скрыл бы на конец свое разочарование в ее блядовитой красоте.

– Вы, что же, философ?! – улыбнулась мне Мнемозинка.

– Скорее, ипохондрик, – вздохнул я, пытаясь в действительности показаться ей гнусным меланхоликом.

– Ну, это же лечится, – обнадеживающе улыбнулась Мнемозинка, пожимая мою ручку.

– Интересненько, это, каким же таким способом? – поинтересовался я.

– Это лечится Любовью, – Мнемозинка шутя, повернулась ко мне бочком, да потом как щелкнет меня по носу, что я от этого щелчка сразу так густо покраснел, ну, точно мне кто-то всю рожу кипятком из ведра облил.

– Мнемозинка, ты куда?! – захныкала, чуть прихрамывая, ковыляющая позади нас Ритка.

– Я же отдала тебе ключики от номера, что тебе от меня еще нужно? – Мнемозинка сразу перестала улыбаться, вот оказывается, как ей избалованное дитя надоело!

– Ничего, – Ритка опустила голову и похромала дальше к набережной.

– Кажется, вы уж очень суровы для няни, – усмехнулся я.

– Если бы вы тоже несколько лет провели рядом с этим чудовищем, вы бы еще не так обращались с ней, – хитро улыбнулась Мнемозинка, и тут как придвинется ко мне со своими раскрытыми губищами, у меня в башке так сразу все и помутилось, а сам так и отскочил от нее, как ужаленный, даже отбежал на несколько шагов.

– Что это с вами? Вам, что, не здоровится?! – удивилась она.

– Да, нет, со мной-то ничего, со мною все почти в порядке, – вздохнул я, – только бы с вами, Мнемозинка, я желал иметь исключительно чистые и духовные отношения! И уж никакой-такой грязной любви, и уж тем более секса!

– Ну, что ж, пойдем, чистюля, – странно засмеявшись, шепнула Мнемозинка, снова поглаживая мою руку, – между прочим, здесь неподалеку есть очень приличный ресторанчик! Там даже бывает наша русская водка!

Из дневника невинного садиста – Германа Сепова: Безумие и Секс

Мнемозинка безумна от любви ко мне. Само выражение ее лифчика, тьфу-ты, личика, уже говорит о том, что она сошла с ума. Впрочем, как я догадываюсь, она давно сошла с ума, еще с того дня, когда достигла своей половой зрелости.

Цветочек раскрылся, издавая безумные ароматы, призывающие к себе таких же безумных насекомых, но я – не насекомое, мне достаточно находиться вблизи цветка, чтобы насладиться его ароматом.

Правда, иногда Мнемозинка издает слишком острый ароматик, щекочущий все мое нутро, но я это воспринимаю, не иначе, как форму ее неадекватного восприятия противоположного пола, то есть меня. Мнемозинка безумно сексуальна, но, я знаю, что секс основан на том, что люди не осознают тех ощущений, о которых думают.

Человек в сексе приговаривает сам себя к смертному наказанию, а безнравственный человек сам стремится к сексу как к Смерти. Прерывистость сексуальных движений очень ярко обозначает его безумное уродливое начало.

В сексе люди борются друг с другом, но никак Добро со Злом, в сексе люди борются друг с другом, превращая случку в ремесло! Черт, даже стихи получаются!

Физическая близость – это уродство, а все человечество в нем само по себе ничтожно! Секс наделяет огромным и заразным злом!

И все, кто трахает других, заглядывает в свою душу редко!

Человек в сексе думает, что познал самого себя, но на самом деле он только почувствовал свое мерзкое нутро, свою скользячку и паденье!

Съедение себя другим! Сам по себе секс любопытен, но лучше его созерцать!

В сексе человек ежится – исчезает и сморщивается до точки. В сексе человек обладает чертами палача!

Секс ограничивает мир человека до одной точки бесконечного растворения себя в другом. Секс – это неизлечимая и очень странная болезнь

Может поэтому, я веду себя с Мнемозинкой как врач-психиатр, осознавая масштаб ее болезни, и хладнокровно скрывая от больной ее диагноз, ибо безумная Мнемозинка никогда не осознает себя таковой, ибо в своих глазах она будет оставаться здоровой…

Глава 2. Муж, окольцованный как птица

Мой взгляд спокоен, как море, а я тихохонько попердываю себе в удовольствие, поплевывая сверху на водичку, и глажу этак ручкой гладенькие камушки, а еще я поглаживаю с ленцой симпатичное тельце Мнемозинки.

Мнемозинка, психопатка, отвыкшая от обыденной жизни, днями она почитывает сонники, ну, а ночами ей снятся кошмары, а все потому, что во сне она кричит, как во время своего оргазма. А я вот, боюсь спать с Мнемозинкой, я даже не помню, как сделался ее мужем, как заказал спецрейс из Египта обратно в Россию, тут ведь вот какая беда, несколько капелек спиртного, чуть-чуть успокоительного-снотворного и ты уже окольцован, как птичка божия, правда, изучаемая для какой-то своей непонятной науки этими орнитологами, мать их ети! А уж, что ночью творится?!

Если б только, кто слышал, как орет моя Мнемозинка, как эта бесова душа будоражит все мое сознание, и как во мне совершенно неожиданно просыпается-разговляется совесть, и как я начинаю вспоминать всех, кого обидел в этой жизни, а их-то так много, что я начинаю проводить анализ сознания со звездным небом. Как врач!

Только врач берет мочу, а я сознание! И так вот постепенно я весь окунаюсь в нем, как в некой перекиси водорода, и от моей совестушки-повестушки не остается и следа, и вот тогда-то я уж и начинаю перетряхивать все откровения Ритки о Мнемозинке, и о последнем мужике в ее жизни. И кто это был?!

Ах, да, пан Постельский, капитан морского плавания с ярко-рыжим усами, полячок-дурачок, который чуть не придушил в своих грубейших объятьях мою бедную Мнемозинку!