Достаточно только вспомнить, как она, пользуясь нашим недолгим отсутствием (мы вышли все вместе прогуляться по берегу реки), вылила, а, попросту говоря, уничтожила без малого три ящика прекрасного французкого вина «Луи Этенауэр Шато Супериор Резерв», двенадцатилетней выдержки, и пригрозила нам еще, что постоянно будет это проделывать, поскольку беременным любое вино категорически запрещено!
А как она заорала на нас, когда мы все вместе закурили на скамейке в саду. На ней просто лица не было, одни трясущиеся губы и пронзительные голубые глаза, надо добавить, что это были очень злые и страшно безумные глаза.
От ее крика Мнемозине с Верой стало так плохо, что они целый час на пару блевали за сараем у поленницы дров.
– Еще немного, и я окочурюсь раньше своих родов, – зарыдала Мнемозина.
– А я или загнусь, или рожу какого-нибудь заморыша, – всхлипнула Вера.
– А у меня вообще может выкидыш быть, – поддержала их Капа.
– Ну, тебе-то еще рано, – с сомнением поглядели на нее Вера с Мнемозиной.
Уже темной ночью мы все вместе сидели на сеновале в курятнике, и пили бутылку «Каберне», которую я тайком принес из нашего сельпо.
Кстати, мы всегда пили только легкое вино и курили легкие сигареты, да и вообще курили очень редко.
Самой заядлой курильщицей у нас была Капа, а мы уже курили за компанию с ней. Тусклый фонарь, освещавший курятник, упрямо подчеркивал торжественную унылость наших лиц.
Икона Николая Угодника, висящая в углу курятника, над длинным насестом, на котором сидели притихшие куры с петухом, придавала нашему временному пристанищу удивительную атмосферу метафизической близости, словно нас заранее связал друг с другом Он, самое Высшее и Вечное на свете Существо и Начало, Бог…
– Я думаю, надо сделать так, чтобы у Нонны не было времени обращать на нас внимание, – вдруг прошептала Мнемозина.
– А как это?! – удивилась Капа.
– Наверное, давать ей каждый раз в пищу слабительное, – предположила Вера.
– Молодец! – радостно поглядела на нее Мнемозина.
– Да, но кто же тогда будет у вас принимать роды?! – забеспокоился я.
– Ты и примешь, ты же вроде как медик, – усмехнулась Мнемозина.
– Вообще-то я могу сделать вам кесарево сечение, у меня и набор скальпелей с собой есть, и шелковая нитка с хирургической иглой, – оживился я, однако мои жены восприняли мои слова безо всякого воодушевления.
– Это что же получается, если ты учился на хирурга, и всю жизнь вскрывал каких-то покойников, то теперь тебе не терпится разрезать нам животы?! – возмутилась Мнемозина.
– Пожалуйста, не нервничай, ты совсем неправильно меня поняла, просто я имел в виду, что в случае внезапного отхождения околоплодных вод и вашего критического состояния, я смогу сделать вам кесарево сечение, чтобы спасти и вас, и наших детей! – обиженно вздохнул я.
– Извини, но мы просто не поняли друг друга, – улыбнулась Мнемозина, и, крепко обняв, поцеловала меня.
Вслед за этим последовали благодарные поцелуи от Веры и от Капы. После распития бутылочки, мы уснули вчетвером на сеновале, тесно прижавшись друг к другу.
Поскольку Нонна Львовна всех нас уже достала, как выразилась Капа, то на следующий день мы вместе с куриным супом подмешали ей изрядную долю измельченной коры крушины, которой в достаточном количестве росло неподалеку от нашего дома.
С этого дня Нонна Львовна нас уже ничем не донимала, ибо ее саму донимали спазмы кишечника и постоянно возникающий понос.
Стоило ей чего-нибудь поесть, как она тут же летела пулей в наш деревенский сортир, стоящий во дворе нашего дома, а поскольку выгнать ее оттуда не было никакой возможности, то я рядом по соседству выстроил для нас еще один сортир.
А через три дня, ближе к вечеру, у Мнемозины начались родовые схватки.
Все было настолько неожиданно, что мы все растерялись. Бедная Нонна Львовна уже в который раз сидела в сортире, и ни о чем не думала, кроме своего поноса.
– Нонна Львовна, помогите! – закричали мы все вместе с Верой, и с Капой у двери сортира, оставив Мнемозину лежать одну на кровати.
– Да, как же я вам могу помочь, если у меня желудочное расстройство! – закричала в ответ Нонна Львовна.
– Не знаю, – чуть не расплакался я от бессилия.
– Зато я знаю, – сказала Капа, – мы вас, Нонна, посадим в избе на горшок, чтобы вы были рядом, а вы будете давать нам советы, а в случае необходимости, подвинем вас с горшком к роженице!
– Но это же вульгаритэ! Чтобы я сидела на горшке, да еще при постороннем мужчине! – заохала из сортира Нонна Львовна.
– У нас нет времени! – закричала Вера. – Поэтому, если не хотите, чтобы мы силой выломали дверь и силой вас не усадили на горшок, то проявите свою добрую волю!
– Хорошо! – тяжело вздохнула Нонна Львовна. – Только пусть ваш Ося посидит во дворе на скамеечке. Думаю, мы с вами и без него управимся!
– Слышал, что она сказала, иди в сад и садись на скамью! – быстро скомандовала Вера.
Я послушно убежал в сад, где сел на скамейку и закурил…
Потом расплакался от волнения и даже сигарету выронил…
Правая моя рука дрожала как живое и отдельно существующее от меня разумное существо, я гладил ее левой рукой, дотрагиваясь ногами до сухих голых пней к которым была приколочена доска скамьи…
Скамья тоже была живой, она вздрагивала подо мной как женщина, ощущающая меня всем телом…
Во всех окружающих меня предметах таилась какая-то своя особенная и таинственная жизнь…
Все жило одной Вечностью, ощущая ее и расплачиваясь за нее своей жизнью…
Люди, время, деревья, животные и просто холодные, молчаливые предметы, даже камни что-то говорили на своем таинственном языке…
Надо было только уловить и почувствовать их дыхание… Поток их неслышимого и дрожащего голоса…
Чтобы за долю секунды обрести его в себе, и поймав его, побрести уже по небу, в даль, за горизонт, где спрятались дремлющие облака… Хранящие в себе еще одно исчезновенье…
Из избы доносился какой-то шум и крики Мнемозины. Через несколько минут ко мне подбежала раскрасневшаяся от волнения Капа.
– Где твой бритвенный станок?! – спросила она, часто дыша и сверкая прекрасными глазами.
– На умывальнике, за печкой. А вы что, еще ничего не сделали?!
– Пока только сделали очистительную клизму!
– Кому, Нонне Львовне?
– Да, нет, Мнемозине! – крикнула Капа, убегая от меня назад, в избу.
Я поглядел на небо, с неба уже посыпался первый снег. В этом году он пошел очень поздно, хотя может это и хорошо, и возможно, он явился, как счастливое предзнаменование рождения нашего ребенка?! Вроде бы уже давно зима, а снег только пошел! Как же все странно в нашей жизни! Как все странно…