Олег Сергеевич не соглашался, и свое несогласие бурно озвучивал нецензурной бранью.
– Да, что ж такое, бл*дь, получается, русскому человеку, на х*й, и высказаться уже нельзя?! И разве не наш русский мат явился источником вдохновения для многих великих поэтов и писателей?!
– Если только бескультурных и малограмотных писателей и поэтов, – съязвила Нонна Львовна.
– А Пушкин с его *б*ной матерью?! – возмутился Олег Сергеевич.
– Немедленно прекратите при мне выражаться, – еле дыша, проговорила фразу Нонна Львовна, и замолчала.
– И охота вам из-за всякой фигни желчь по крови гонять?! – зевнула Вера. – Ну, подумаешь, великие русские поэты ругались матом! Вы лучше скажите, кто не ругался?!
– Вот и я, говорю, не мил телом, не угодишь и делом! – зевнул Олег Сергеевич, и, заметив одинокого мужчину, который махал нам рукой, пытаясь остановить машину, тут же высунул голову в окно, и с радостью прокричал: «Голосуй – не голосуй, все равно получишь х*й!
– Нонна Львовна, вы, кажется, вывели нашего водителя из себя, – заметила ей с упреком Мнемозина.
– Да, пошли вы все в ж*пу! – обиделась на всех Нонна Львовна, а мы все весело рассмеялись.
Впрочем, этот смех ненамного освободил нас от внутреннего напряжения, в котором мы находились.
Жить хорошо, когда ты имеешь четкое представление о жизни, и тебя никто не пугает!
А когда ты весь в тумане безумного отчаяния и ужасного беспокойства, когда твоя жизнь еще совсем недавно висела на волоске, даже смеяться трудно, а не то, что говорить серьезно, о таких вещах как русский мат!
Я прекрасно понимал, почему Нонна Львовна так распсиховалась из-за употребления матерных слов в поэзии Пушкина, ее просто волновала своя судьба, как и наша, и нашего ребенка, но Олег Сергеевич, которому надо было просто довезти нас за деньги до Москвы, не обратил на это никакого внимания.
Мы его интересовали только как случайные собеседники. Уже через час, когда мы приедем в Москву, и он поедет назад один, наверное, почти сразу забудет про этот бессмысленный спор, и будет думать только о своем, хотя бы, потому что чужой чужому поневоле волк!
Зато Мнемозина вела себя более чем скромно, от нас с Олегом Сергеевичем она прикрыла свою грудь головкой Нонночки, и носиком зарылась в ее крошечных волосиках, уткнувшись его кончиком в ямочку родничка, чтобы чувствовать биение живого пульса как биение своего родного сердца.
На какую-то минуту я вспомнил, как на сеновале отсасывал из отвердевших сосков Мнемозины переизбыток молока, из-за которого болели ее груди.
Молоко было горьковато-сладким и таким же теплым как нежная кожа ее грудей, на какое-то мгновенье я даже почувствовал себя ее ребенком!
Это было странное чувство! С такими чувствами не страшно умирать ни в воде, ни в огне! И почему люди так ненавидят друг друга, завидуют, злятся, презирают, убивают или пытаются убить?!
Разве со смертью, пусть даже моей, Филипп Филиппович приобретет какое-то счастье?! Или чувство глубокого удовлетворения за соблазн своей несовершеннолетней дочери?!
Какая странная штука – жизнь!
Люди в ней как мухи, пачками мрут от своих безумных полетов. Что, неудивительно, поскольку Богу при сотворении мира удалось собрать отличную команду великолепных мерзавцев и убийц!
Если Каин убил Авеля из зависти, то, что тогда говорить о современном человеке?!
– Ну, что, ебена мать, уже приехали! – с удовольствием озвучил наш приезд в Москву Олег Сергеевич. – Вас куда довезти-то, может до Кремля?!
– До Казанского вокзала, – ответил я, обеспокоено переглянувшись с Мнемозиной и Верой.
– А что мы там позабыли?! – с глупой улыбкой пожала плечами Нонна Львовна, но, поймав мой укоризненный взгляд, замолчала.
– Вот видите, Нонна Львовна, как плохо не ругаться матом, – засмеялся Олег Сергеевич, – сразу с головкой какая-то хренотень получается!
– Олег Сергеевич, идите в жопу! – нахмурилась Нонна Львовна.
Олег Сергеевич еще громче рассмеялся, но больше ей уже ничего не говорил.
Возможно, что он о чем-то стал догадываться, а может даже в чем-то подозревать нас, хотя меня это уже нисколько не интересовало.
Любой человек о другом, может думать все, что угодно, главное, чтобы его мысли и идеи не воплощались в преступное деяние, как это получилось с Филиппом Филипповичем.
Ведь, наверняка, до самой последней минуты, до того момента, когда он увидел меня, свою дочь – Капу, и Мнемозину с Верой на сеновале, он не хотел меня убивать, но как только увидел, так сразу решил: этот человек не должен существовать! Как просто – взять и решить и сделать так, чтоб меня больше не было!
И чтоб не было Капы, Мнемозины и маленькой Нонночки, и большой, в общем, всего, что связалось со мной и произошло от меня, за исключением одной своей дочери, по малолетству спутавшейся со стариком!
Ну, ничего, он ее исправит, правда, беременность уже нельзя прервать, так он заставит свою деточку оставить младенца в роддоме. Не оставлять же такой позор в собственной семье?!
Мир праху твоему, Филипп Филиппович! Ты захотел меня уничтожить, но у тебя ничего не получилось, а поэтому в моем лице ты уже заполучил отъявленного негодяя и террориста. Смерть за смерть, око за око, зуб за зуб!
Все-таки у первобытных людей было очень современное заклинание! Но человек я добрый, и долго зла помнить не могу, поэтому и мысленная вспышка моей ярости быстро проходит.
Наверное, большинство человечества состоит из таких же добрых и безвольных людей как я, которым достаточно их собственной жизни, а поэтому они не вмешиваются ни в какую политику, и также нервничают, мучаются, когда у власти находится кучка безмозглых кретинов, умеющих создавать только одни проблемы!
Как будто строптивый начальник своего подчиненного, большой народ в лице этих кретинов, учит маленький народ как надо правильно жить!
А разве кто-нибудь из нас знает, как надо правильно жить?! Найдите мне такого человека, и я перед ним как перед Богом преклоню свои колена, и до конца своей жизни буду лобызать стопы его аскетических ног!
– Ну, вот и приехали! И, слава Богу! – Олег Сергеевич даже перекрестился, когда остановил свой ржавый и замызганный УАЗик на автостоянке Казанского вокзала.
– Думал не доеду, – поглядел он на меня, – коренной подшипник, бл*дь, масло гонит, как хороший колхозный самогон!
– А ты гонишь?! – спросил я.
– А то, – ухмыльнулся он, и стал помогать Мнемозине выпрыгивать с ребенком из УАЗа.
– Слушай, – остановил он меня, когда мы уже схватились за вещи, – а как же ваша тепловая пушка?! Она же у меня осталась!
– Пусть остается, – улыбнулся я.
– Худа моя Ирка, а завалюсь на нее, вот уж будет парилка! А уж с печечкой, ох, какая будет свечечка, – обрадовано рассмеялся Олег Сергеевич.