— Можно взглянуть на эти письма? — спросила Инна.
— Конечно, — после некоторого колебания все же согласилась Ида. — Пойдемте, достанем их.
— А разве они не у вас?
— Нет, я их прочитала и решила, что разумней положить их на место. У меня в комнате их мог найти муж. А кто его знает, как бы он себя повел. Роланд Владимирович тогда был еще жив. Вы меня понимаете? Не такой Эрнест человек, чтобы делиться наследством с бастардом. А мне казалось, что будет несправедливо лишить Алексея наследства.
Ида провела девушек на второй этаж. Бывшая комната свекрови была последней в коридоре. Инна еще раньше обратила внимание на пустовавшую комнату.
Но Инну все время отвлекали более важные дела.
И вот теперь они находятся в этой комнате. Ида опустилась на колени и нырнула в огромный шкаф.
— Вот тут. Сейчас! — донесся из шкафа ее глухой голос. — Никак не могу нащупать.
Сестры в нетерпении переминались на месте. Наконец Ида вылезла из шкафа. Она протянула сестрам пачку писем, перевязанную розовой ленточкой.
— Очень странно, — внезапно сказала Ида, разглядывая сверток. — Тут что-то не так.
— Что?
— Да вот ленточка. Точно помню, я завязывала ее бантиком. Еще старательно расправляла его. Не знаю точно, почему, но эти любовные письма меня растрогали. Я поняла, в каком страхе, что ее обман и измена откроются, жила всю жизнь моя свекровь. И я точно завязала ленточку бантиком.
И все трое уставились на завязанную простым узлом ленточку.
— Вы точно помните, что бантик? — спросила Наташа.
— Помню, — заверила ее тетка.
— Это может значить только одно, — сказала Инна. — Кто-то, кроме нас, прочел эти письма. А стало быть, еще как минимум один человек посвящен в тайну Алексея. И точно, что это не сам Алексей.
— Почему?
— Потому что письма целы, — пояснила Инна. — Если бы на них наткнулся Алексей, он бы их уничтожил. Ему совсем не нужно, чтобы именно сейчас выплыло, что он не родной сын Роланда и не может претендовать на его наследство.
Сестры взяли пачку пожелтевших писем и ушли к себе. Читать любовные откровения выпало на долю Наташи. Письма были написаны частично на латышском языке, а частично на русском. Инна слушала вольный перевод этих писем из уст Наташи и думала, что не совсем пристало впечатлительному подростку читать такие вещи, которые в этих письмах описывались.
— Я думаю, что любовник моей бабушки был русским, — неожиданно прерывая чтение, сказала Наташа.
— Почему?
— Если бы он был латыш, то зачем моей бабушке напрягаться и писать по-русски, — пояснила Наташа. — Бабка ведь была чистокровной латышкой. И свой язык знала в совершенстве. Русский она, конечно, тоже знала, но хуже. Поэтому любовник и старался писать ей на латышском. И лишь когда становилось невмоготу, переходил на свой родной язык. И это объясняет ошибки в письмах ее любовника, где он пишет по-латышски. Бабушкин любовник вовсе не был малограмотным, он просто недостаточно хорошо знал латышский. Объяснялся на нем скованно. А в тех строчках, где он пишет по-русски, нет ни одной орфографической ошибки.
— Интересно, — сказала Инна. — Нужно узнать у Эмилии, кто в доме ее сестры из слуг был русским.
Сестры направились на кухню. Эмилия уже готовила то ли ужин, то ли завтрашний обед. Он аппетитно бурлил в кастрюлях. Сестры, несмотря на то что плотно перекусили в кафе, ощутили голод.
— Прямо и не верится, что когда-нибудь этот кошмар закончится, — пожаловалась Эмилия сестрам, деловито помешивая бурое варево в кастрюле. — И что убийцу найдут.
— Найдут, — успокоила ее Наташа. — Эмилия, а неужели ты с моей бабкой совсем никак не переписывалась? Вы же сестры как-никак. Ну и что с того, что жили в разных городах.
— Конечно, мы писали друг другу, — сказала Эмилия. — Но виделись не часто. Правду сказать, я даже ее детей только на фотографиях и видела. А когда редко видишься, то и общих тем для разговора мало. Но мы старались поддерживать переписку регулярно. Так что я была в курсе того, как у них обстоят дела. Во всяком случае, когда это касалось чего-то важного. Мне это было необходимо, ведь я любила сестру. И главным образом ради нее же я старалась не бывать у них в гостях. Ведь, находясь у сестры в доме, мне вряд ли удалось бы скрыть мою любовь к Роланду. И это больно ранило бы мою сестру.
— Да, но ты все равно была полностью в курсе ее дел. А когда моя бабушка была еще молодой, у них в доме были слуги? — спросила Наташа. — Ну, не во время войны, а уже после нее?
— У них всегда была кухарка, — сказала Эмилия. — Это я могу тебе точно сказать. Готовить твоя бабка не умела совершенно. И нянька из деревни для детишек.
Из деревни девушки еще не испорченные приезжают.
Но город их быстро портит. Глядишь — раз, и нянька кавалера себе нашла. Но это понятно, кому охота чужому ребенку попу вытирать. Гораздо приятней своего завести, если уж на то пошло.
— А мужчины в доме были? Русские? — спросила Наташа.
— Бог с тобой, что за вопросы? — удивилась Эмилия. — Какие еще мужчины? Ну, приходили друзья Роланда Владимировича. Он ведь русский. Только друзья его все уже на том свете. Один вот доктор Гун остался.
— Доктор Гун? — хором воскликнули девушки. — Он что, русский?
— Он немец, но обрусевший. В Латвию он только после войны приехал, — сказала Эмилия. — Они с Роландом очень дружили. Доктор у них одно время часто бывал. А потом ему пришлось уехать. Я особо не спрашивала, но, по-моему, его посадили.
— За что?
— Тогда такие времена были, что не нужно было особой причины, чтобы человека посадить, — сказала Эмилия.
Эмилия немного помешала варево в своей кастрюле, а затем снова обернулась к Наташе.
— Во всяком случае, он единственный, кроме меня, кто может тебе про твою бабушку рассказать. Тебя ведь это интересует?
— Да, — кивнула ей Наташа. — А у вас есть его телефон?
— Конечно, там в холле, в телефонном справочнике посмотри. На первой странице должен быть номер, — сказала Эмилия. — Роланд Владимирович только доктору Гуну доверял свое здоровье. Очень уж опасался он молодых врачей. Считал, что им бы лишь все резать да на аппаратуре диагноз высчитывать.
— А что плохого в аппаратуре? — удивилась Инна. — Ультразвук там, томограф.
— Я и не говорю, что плохо. Но Роланду Владимировичу было не по нутру. Он вырос в те времена, когда врач ходил чуть ли не с деревянной трубочкой. А когда ты стар, то трудно менять свои привычки.
Наташа первой умчалась к справочнику. И уже дозвонилась до доктора, когда Инна подоспела к ней.
— Да, это очень важно, — взволнованно говорила в телефонную трубку Наташа, когда Инна встала рядом с ней. — Может быть, дело жизни и смерти.