— Мне очень жаль, — вздохнула Бренна.
— Он окончательно озверел, когда вернулся с того берега фьорда, — добавила Модья.
— Когда это было? — взволнованно спросила Бренна.
— Почти сразу после твоего возвращения. Он отправился туда, вооружившись до зубов, словно готовился к войне, но не пробыл там и дня. Мы не, знаем, почему он решился на такое и что его так рассердило.
— Чудо, что он вообще выбрался оттуда невредимым, — продолжала Модья. — Повстречай он Боргсенов, наверняка не вышел бы живым из схватки.
— Расскажи об этой распре между родами!
— Неужели ты не знаешь? — охнула Модья. — Я думала, Джейни тебе рассказала.
— А я думала, что ты, — засмеялась Джейни.
— Может, хоть кто-то объяснит?! — нетерпеливо воскликнула Бренна.
— Нечего особенно объяснять.
— Видишь ли, — перебила Модья, любившая посплетничать, — прошло пять зим с тех пор, как все началось. До этого отец Гаррика и вождь рода Боргсенов считались лучшими друзьями, кровными братьями. У Летема Боргсена было три сына, самый младший, Седрик, только что вернувшийся из путешествия по морю, тот, кого ты, как говоришь…
— Продолжай, — оборвала ее Бренна.
— Настала осень — время отпраздновать сбор урожая и принести жертву богам. Ансельм созвал всю округу на празднество, и оба рода собрались вместе на пир. Веселье продолжалось несколько недель, и было выпито столько медовухи, что можно наполнить весь фьорд!
— Но что же положило конец столь крепкой дружбе? — перебила Бренна.
— Смерть единственной дочери Ансельма, Тиры. Говорят, она была красивой девушкой, только очень болезненной и застенчивой, и старалась не появляться на людях. Тогда ей исполнилось пятнадцать лет, но Тира никогда не бывала на празднествах, даже когда выросла и получила разрешение выходить к гостям. Так что можно понять, почему сыновья Летема Боргсена никогда не видели девушки и не знали ее в лицо.
— Но какое отношение они имели к Тире?
— Неизвестно, что произошло на самом деле, Бренна. Все считают, что Тира, устав от шума и пьяного веселья, пошла погулять. На следующее утро ее нашли за кладовой — лицо изуродовано, юбка задрана до талии, а бедра покрыты девственной кровью. В руке был зажат ее же клинок, вонзенный в сердце.
Бренна оцепенела от ужаса:
— Она убила себя?
— Никто не знает наверняка, но говорят, что Тира не вынесла позора и предпочла покончить с жизнью.
— Но кто мог осмелиться на столь чудовищное преступление? — воскликнула Бренна, уже поняв, каким будет ответ.
— Сыновья Летема: Эрве, Эдгар и Седрик — все трое.
— Как же узнали об этом?
— Они сами выдали себя, узнав, кого изнасиловали. Все трое перепугались и сбежали. Представляешь, какой ужас — все были поражены скорбью. Веселье сменилось горестным плачем. Гаррик и Хьюг так любили свою сестру! Братья боролись за честь отплатить за смерть Тиры. Победил Хьюг. И неважно, что братья Боргсены думали, будто позабавились со служанкой, простой рабыней. Против рода Хаардрадов было совершено преступление, и обидчики не должны уйти живыми. Ансельм, Гаррик и их родичи вместе с Хьюгом переплыли фьорд. Ансельм был безутешен, как и его друг, Летем. Хьюг вызвал Эдгара на поединок и убил в честном бою, но когда собирался покончить с оставшимися в живых сыновьями Летема, Ансельм запретил, невзирая на протесты Хьюга и Гаррика. Члены семьи Хаардрадов вернулись домой, ожидая, что Боргсены отомстят. Но этого так и не произошло, если не считать, что время от времени на землях Хаардрадов находят трупы скота и бродячих собак. Обе семьи понесли потери, и вожди, по-видимому, решили оставить все, как есть.
— Какая трагическая история! Неужели никто не удивился тому, что Тира не звала на помощь, когда на нее напали? Может, несчастья и не произошло бы.
— Она была очень скромной девушкой и всего боялась, — ответила Джейни. — И, без сомнения, не решилась закричать, а может, ей просто заткнули рот.
— Говорят, Тира с самого рождения была слабым ребенком, — добавила Модья. — Еще чудо, что ее оставили в живых.
— Оставили? Что это значит?
— Таков обычай, Бренна, — с отвращением объяснила Джейни. — Знай я об этом, когда носила сына, тоже была бы в ужасе. Но, благодарение Господу нашему, малыш родился крепким.
— Что ты говоришь? Что это за обычай? — Бренна смертельно побледнела.
— Представляешь, — волнуясь, начала Модья, — новорожденный должен быть признан отцом, независимо от того, женат ли он на матери ребенка или нет. Как ты знаешь, для этих людей важнее всего сила и гордость. Они ненавидят слабость. Считается, что недостаточно сильные люди не могут выжить на этой суровой земле. Так что, если ребенок родился слабым или калекой, отец отказывается от него, и бедняжку просто относят в лес или к фьорду и оставляют там. Конечно, он погибает. Отца не мучают угрызения совести, он оправдывает себя тем, что младенец все равно бы не выжил и пришлось бы тратить на него еду и время, тогда как пища и уход нужны другим, крепким и здоровым детям.
— Но это варварство! — возмутилась Бренна, стараясь подавить подступившую к горлу тошноту.
— Что именно? — осведомился Эрин, внося охапку дров.
— Обычай отказываться от хилого ребенка и бросать его на произвол судьбы, обрекать на смерть от голода и холода, прежде чем мать успеет хотя бы взять его на руки, — объяснила Джейни.
— Но какое же это варварство?! — вмешался Эрин, сбрасывая дрова у очага.
— А по-твоему, нет? — огрызнулась Бренна. — Ты такой же язычник, как эти викинги, Эрин, если признаешь этот омерзительный обычай.
— Вовсе не так. Думаю, это меньшее из зол. Спроси Джейни, она сама мать, разве ее любовь к сыну не возрастает с каждым днем, не становится сильнее?
— Верно, — согласилась Джейни.
— Что ты хочешь этим сказать, Эрин?
— Связь между матерью и младенцем крепка, но лишь в том случае, если мать увидит и узнает малыша.
— Значит, ты считаешь, что милосерднее убить ребенка при рождении, пока несчастная женщина не успела полюбить его? — возмутилась Бренна. — Но как насчет чувств матери, девять месяцев носившей младенца в чреве? Это ты в расчет не принимаешь?
— Знаю только, что один из моих сыновей родился мертвым. Мы с женой погоревали немного, но вскоре забыли дитя, которого так и не узнали. Потом на свет появился другой сын, которому принадлежала моя любовь, и всего через десять коротких лет я потерял его. Об этой кончине я скорблю по сей день, и сейчас воспоминания преследуют меня.
— Прости, Эрин, мне очень жаль.
— Да, ты сожалеешь, но понимаешь ли, Бренна? Неужели не видишь, что лучше потерять дитя сразу после родов, до того, как оно узнает, какова жизнь калеки, до того, как родители успеют полюбить его, чем пережить смерть ребенка позднее и едва не умереть самим от горя?