Антону же стало противно. Мастера Голливуда умело создавали образ врага, манипулировали сознанием и чувствами зрителей, внушая им нетерпимость и ненависть ко всем инакомыслящим, к тем, кто отличался от «нормальных» людей, к любым проявлениям свободы воли, даже к существам, которые просто не понимали людей в силу умственной ограниченности. Антон не был сентиментальным или чересчур чувствительным, жизнь постаралась выбить из него пары романтики и доброго отношения к ближним, однако вполне допускал возможность компромисса. По его мнению, с любым человеком или существом всегда можно договориться, исключение составляли только «отморозки», бандитствующие отбросы типа братвы из поезда или профессиональные киллеры, сознательно зарабатывающие на жизнь убийством людей. В американских же боевиках герои никогда не делали попыток договориться, следуя прямолинейной логике своих создателей, поделивших мир на белое и черное.
Третий цикл телефонных переговоров Антон завершил вечером, в начале десятого, когда над Москвой начали сгущаться тучи, предвещавшие дождь. Поговорить удалось только с врачом школы Теймуразом Какулия, с которым Антону приходилось контактировать в силу специфики подготовки: случалось, не только курсанты-первогодки, но и опытные мастера, профессионалы боя, ломали руки-ноги-пальцы-челюсти, ставили синяки, наносили друг другу травмы и нуждались в лечении. Теймураз знал историю Громова и тоже выслушал его с невеликой охотой, хотя отнесся к его проблеме с сочувствием. Однако приглашать к себе в гости не стал, да и дельного ничего не посоветовал. К его предложению создать свою школу единоборств всерьез относиться не стоило. У Антона не было ни денег, ни возможностей, ни связей в спортивном и деловом мире Москвы.
Посидев на лавочке у памятника Пушкину, Антон скрепя сердце позвонил Серафиму Тымко и имел с ним минутную беседу, после чего решил больше никогда с ним не связываться. Тымко и раньше-то относился к нему не слишком дружески, считая его увлечение русбоем детским стремлением самоутвердиться, а после того, как Антон отмотал срок в зоне, и вовсе перестал питать к нему добрые чувства, судя по тону разговора. Может быть, он до сих пор не мог простить Громову то, что Илья Пашин, по его мнению, относился к Антону теплее, чем к нему, хотя Серафим проводил с Ильей времени больше и считал его «своим».
Начавшийся дождь разогнал толпу встречающихся и отдыхающих у памятника, лишь изредка у бронзовой фигуры великого поэта останавливались молодые люди, нетерпеливо высматривающие кого-то, дожидались подруг, целовались под зонтиками и убегали. Антон продолжал терпеливо сидеть на скамейке в одиночестве, накинув на себя плащ с капюшоном, и решать невеселую проблему, как жить дальше. Звонить больше никому не хотелось, мокнуть под дождем всю ночь тоже не казалось лучшим выходом из положения, надо было искать гостиницу и устраиваться, но он все сидел и сидел, глядя на дождевые фонтанчики на плитах тротуара, и медитировал.
Дождь приутих в начале двенадцатого. Антон очнулся, собираясь наконец двинуться на поиски сухого угла, и внезапно заметил возившиеся у памятника темные фигуры. Сначала не понял, что они делают, потом с удивлением разглядел, что трое парней в куртках рисуют на памятнике аэрозольными баллончиками свастику и какие-то надписи.
– Эй! – окликнул Антон неизвестных «художников». – Вы что это делаете?
Две куртки моментально прыснули в разные стороны, но тут же остановились, видя, что окликнувший их человек один. Третий продолжал быстро дорисовывать начатое. Антон двинулся к нему и наткнулся на еще двух парней в таких же одинаковых черных куртках и кепках с длинными козырьками, на которых вместо кокард красовались значки со свастикой.
– Иди отсюда, дядя! – с угрозой прошипел один из них; в свете фонаря блеснуло лезвие ножа. – Не мешай высказывать свое мнение свободным людям.
Антон ударил.
Нож, кувыркаясь, вылетел из руки «свободного человека» и зазвенел по асфальту. Парень ойкнул, отшатываясь, кепка слетела с него, обнажая бритую голову. Его напарник бросился на Антона с короткой дубинкой, оказавшейся электрошокером, пришлось «качать маятник» и ловить парня на замахе, в результате чего тот получил разряд собственного оружия пониже спины и с воплем бросился бежать. Раздался свист, крик:
– Смываемся!
Бритоголовые метнулись прочь от памятника, но Антон все же успел достать «художника», вывихнул ему руку с ножом и с удовольствием опорожнил баллончик с ядовито-зеленой краской на лицо и одежду парня. Превращенный в клоуна «художник» поскакал по аллее, как лось, мыча и отплевываясь, пугая редких прохожих. Издалека донеслось:
– Мы тебя из-под земли!..
Антон бросил баллончик, приблизился к памятнику, возле которого уже стояли несколько человек, и прочитал: «Долой метисов и ж…» Остальное «художник» дорисовать не успел.
– Вот сволочи, хулиганье! – сказал какой-то мужчина с зонтом в руке. – Никакой управы на них нет. Это бандиты из «Батальона национального воспитания», они уже не один памятник осквернили таким образом.
Подошел милиционер, прочитал надпись и вызвал по рации наряд. Антон поспешил отойти, не желая связываться с органами правопорядка. Они наверняка потребовали бы документы, а увидев «ксиву» Громова, свободно могли забрать в милицию для выяснения обстоятельств. Хотя это, может быть, было бы лучшим выходом из положения, подумал Антон, спускаясь в подземный переход. Не надо было бы гостиницу искать, провел бы ночь в КПЗ, а там разобрались бы и отпустили. Поколебавшись немного, он снял трубку телефона в тупичке у будки театральной кассы и позвонил Илье Пашину. Это был единственный человек, который мог ему помочь в данной ситуации. Но еще ни на один звонок он не ответил. Автоответчик сухо сообщал, что хозяин в отъезде и будет не скоро.
Подержав трубку возле уха и выслушав то же самое, Антон хотел уже отойти от телефона, как вдруг в трубке щелкнуло, раздался голос Ильи:
– Слушаю.
Антон сглотнул слюну, не сразу придумав, что сказать.
– Илья?
– Да. Кто это?
– Это я, Антон…
– Громов?! Как я рад тебя слышать! Серафим говорил, что ты звонил ему, но я был в рейде, только что приехал. Откуда звонишь?
– С Тверской. Шатаюсь по Москве целый день…
– Понятно. Адрес помнишь? Садись в такси и приезжай, жду. Хотя, может, я заберу тебя на машине?
– На метро я доберусь быстрей.
– О'кей. – Илья засмеялся. – До чего же я рад, дружище, что ты на свободе! Жми во всю прыть, не терпится тебя увидеть. Да, кстати, забеги в булочную по пути, купи хлеба, а то у меня хоть шаром покати.
– Что, не женился еще?
– Да никак, понимаешь, не встречу свою единственную, за которой хоть на край света. Хотя… по-моему, встретил. Приедешь, расскажу.
Антон повесил трубку и, улыбаясь, чувствуя огромное облегчение, направился ко входу в метро.
Знаменитый путешественник жил в Сокольниках, на краю Ширяева поля. Его дом стоял на пересечении Большой Тихоновской и Большой Ширяевской улиц и выходил окнами в парк. Антон в прежние времена не раз бывал в гостях у Пашина, превратившего квартиру в музей путешествий, и хорошо помнил, как добираться до этого приятного во всех отношениях уголка Москвы.