Олеся на секунду зажмурилась, чтобы действительность с наглым Васильевым перестала перед ней маячить, как в дурном сне.
– Галкин тоже не знал, – прошептала она.
– Что Галкин? – театрально всплеснул руками Андрюха. – Галкин там же, где и ты. И если бы мне удалось тебя предупредить, то и он узнал бы, непременно. Но, я вижу, трагедии не произошло. Вы не знали и неплохо провели время вместе. – Он лукаво глянул на Олесю. – Надеюсь, все получилось?
– Да пошли вы!
Олеся оттолкнула Васильева и зашагала прочь. Это чем-то напоминало болото – чем отчаяннее пытаешься выбраться, тем сильнее засасывает. Чем больше доказываешь, что никаких отношений у них с Галкиным нет, тем сильнее убеждаешь окружающих в обратном.
Черт, как же ей хотелось объяснить, что все это не так! Хотелось крикнуть, что они не правы. Что с Галкиным ее просто сталкивает судьба и, если бы не их фокус с отменой вечеринки, не было бы повода для идиотских разговоров.
Уже поворачивая за угол, Олеся на мгновение оглянулась.
Галкин стоял вместе со всеми под грибком и с улыбкой о чем-то рассказывал. Наверное, в красках живописал, как Маканина все его семейство накормила тортом.
Трепу теперь в школе будет… А еще говорил, что порвет Васильева на кусочки за его шуточки. И что? Незаметно, чтобы он собирался Андрюху трогать. Стоят, мило беседуют. Ох, мужики, все у вас так, сначала наобещаете, а потом… Да ну вас всех!
Очень хотелось, чтобы этот сумасшедший день быстрее закончился. Он был каким-то бесконечно длинным.
Суббота… И почему все это выпало на субботу?
Утром, еще лежа в постели, Олеся долго придумывала, в чем пойдет на вечеринку. Потом мучительно выбирала торт, ей хотелось купить самый лучший. Вот идиотка, зачем она придумала этот торт! Ведь сказали ей – ничего не надо. Нет, поперлась, откопала самый красивый, с кремовым за́мком, долго уговаривала продавщицу, чтобы завязали его не веревкой, а ленточкой.
Тьфу, дура! Хотела показать, что ничего не произошло – все, как раньше, до этой сто раз проклятой поездки в Питер.
Показала, нате вам! Торт сожрал Галкин, она стала посмешищем, и теперь непонятно, как на нее будут смотреть одноклассники.
Маканина вспомнила, как она промочила ноги и как вместе с холодом в ее душу пробралась и теперь поселилась там навсегда сырая обреченность.
Это чувство уже было с ней, когда она ждала около школы.
Когда шла к дому Рязанкиной.
Когда сидела в гостях у Галкина.
И только дома, сняв ботинки, она поняла, что устала, замерзла, проголодалась.
Чтобы развеять свое грустное настроение, Олеся забралась в ванну, отогрелась под обжигающим душем и, не вытираясь, влезла в банный халат.
– Папка! – влетела она на кухню. – У нас есть, что поесть?
Отец поднял глаза от очередного умного журнала – ее папа читал только медицинские журналы и только на английском языке.
– Тебя разве не покормили в гостях? – На лице отца не было и тени удивления. Он лишь хотел уточнить – голодна его дочь или нет. Он никогда не лез в Олесины дела. Уточнял, не более.
– А гостей не было! – радостно сообщила Маканина, с ногами забираясь на отцовскую тахту – кухня была местом обитания папы, Олеся жила в комнате. – Все отменилось! Мне, кстати, никто не звонил?
Звонили. Два раза.
Сначала Курбаленко. Сразу же, как только Олеся ушла.
И Васильев. Где-то через час.
– Вот, хорош гусь! – фыркнула Олеся, отрезая себе кусок хлеба и придвигая банку с вареньем, летний подарок от бабушки. – Через час! Да я уже около школы была! Зачем звонить-то? И правда – больной! Причем на голову. Мне еще Быковский советовал никуда не ходить. Надо иногда слушать умных людей!
– Надо, – согласился отец и улыбнулся. После того как от них ушла мама, отец стал очень скупо улыбаться. Одними губами, вернее даже, лишь уголками губ. Чуть дрогнут – и застынут. Вот и вся улыбка. А глаза все такие же, серьезные.
– А Лизка тоже хороша! – не забывая делать себе бутерброды, болтала Маканина. – Представляешь, она все знала и мне не сказала.
– Представляю, – устало кивнул отец.
– А я еще торт купила…
Дзинь, дзинь, – напомнил о себе дверной звонок.
– Это к тебе? – В лице отца появилось беспокойство. Он не любил гостей, не любил всего того, что отвлекало его от работы. Поэтому Олеся старалась к себе никого не приглашать. Разве что Лизу. Но это теперь в прошлом.
– Курбаленко пришла извиняться! – крикнула Маканина, берясь за дверную ручку. А мысленно подумала: «Что это я так развеселилась? Неужели и правда все плохое заканчивается?»
И даже в зеркало глянула, что старалась делать пореже – своим отражением она вечно была недовольна. Но сегодня после прогулки под дождем, после душа на ее всегда бледных щеках даже румянец появился. Вот тебе и ноябрь месяц!
Щелкнул замок.
На пороге стоял улыбающийся Галкин.
– Ты так быстро убежала! – Он бесцеремонно шагнул в прихожую и стал оглядываться. – А что, у вас неплохо.
– Ты зачем пришел?
Настроение мгновенно испортилось. Олеся боролась с диким искушением вытолкать Галкина за дверь. Но вот так с ходу кидаться на человека было как-то неудобно.
– Так я и говорю – че бегаешь? Я «до свидания» сказать не успел. Да и вообще – ты зонтик забыла.
В руках у него действительно был Олесин зонтик, с него капала вода.
– Кто там? – Отец выглянул из кухни.
– Это… – Олеся схватила Галкина за руку и повлекла за собой. – Это Быковский, – крикнула она в сторону кухни. – Он сейчас уйдет! – Она протащила Серегу по коридору и втолкнула в свою комнату. – Ты зачем приперся? – зло посмотрела она на незваного гостя.
– Я же говорю – зонтик принес. – Галкин по-деловому прошелся вдоль стены, разглядывая фотографии. – А че ты меня Быковским обозвала? Папаньки боишься?
– Как ты узнал, где я живу? – Олеся готова была убить бестолкового одноклассника. Какого лешего его сюда принесло?
– Мне Курбаленко сказала. – Галкин щелкнул по носу игрушечную собачку, сидевшую на столе, взял в руки фотографию в рамке.
– Ты небось вместе с ними сюда и пришел? – Маканина вырвала у него фотографию и швырнула ее на кушетку.
Лето. Дача Курбаленко. Они с Лизой сидят на грядках, в руках у них большущие спелые ягоды клубники. Снимок этого года.
– Ну да. – Галкин остановился около книжных полок, склонил голову, читая названия. – Лизка все спрашивала, сильно ли ты переживала, что никто не пришел.