— И не мечтай! Мне и самому интересно, чем все это закончится.
Я прижалась к его груди, чувствуя, как холодное спокойствие занимает свое привычное место у меня под сердцем.
— Значит, я теперь буду летать на метле?
— Неплохое средство передвижения. Понадежней самолета. Я себя здесь чувствую, как в гробу.
— Не смешно, — подняла я к нему лицо.
За дверью послышались недовольные голоса. Дернули ручку. Кто-то пытался попасть в туалет.
— Посмотрим, как еще все получится. — Шума в коридоре Макс не замечал. — Передача дара происходит, только если ты находишься рядом с умирающим, а этого, я думаю, можно будет легко избежать. Мы уедем так далеко, что Мельник тебя никогда не найдет. И возможно, после возвращения крестика все закончится.
Макс снова повернул меня к зеркалу. Оно было залито водой — в отчаянии я пару раз плеснула на свое отражение, — но все равно отчетливо показало, что теперь с моими глазами полный порядок. И крысы шуршать перестали.
— Это же ничего не значит? — робко обратилась я к Максу. — Ты ведь меня любишь?
Он бы, наверное, расхохотался, но, в отличие от меня, хорошо помнил, где находится.
— Я еще больше тебя люблю, — заверил Макс.
— И никогда-никогда не бросишь? — пробормотала я, краснея. Да, да, я спрашивала глупость, но мне все равно хотелось услышать ответ.
— Никогда!
— Даже если стану ведьмой? — Хотелось по-детски шмыгнуть носом и спрятать лицо в ладони.
— Если ты станешь ведьмой, то ряды нашего черного братства пополнятся. — Макс снова притянул меня к себе. — Не переживай! Нет таких проблем, которые мы не решим с тобой вдвоем.
— Ага, — глухо отозвалась я ему в куртку. — Мы сначала эти проблемы создадим, а потом будем решать. Ты на меня не сердишься? — Вопрос тоже был для меня очень важен. — За то, что я сегодня пошла с Пашкой?
Макс замер, словно пытался вспомнить, что такое — сердиться, но только покачал головой.
— Ты такая, какая есть. И пошла туда, потому что не могла не пойти. Не переживай, — повторил он и, притянув мою голову, чмокнул в макушку.
По телу прошла волна приятных воспоминаний — так в детстве делал мой папа. Может, конечно, измениться все, что угодно, но куда запрятать нашу память?
— Ничего, мы проблему легко решим! — заверил любимый.
— Правда? — Я потянулась вверх, чтобы получить последнее подтверждение его слов.
— Абсолютно!
Поцелуй. Горячий, долгожданный. Я не хотела прерывать объятия, но в дверь опять застучали.
Первым вышел Макс. Женщина, стоявшая в коридоре, восторженно вздохнула — красота моего любимого вызывала неизменное восхищение. Когда же следом вышла я, пассажирка наградила меня таким взглядом, что обладай он хоть какой-то силой, меня бы пригвоздило к двери.
— Безобразие! — фыркнула женщина, проходя в кабинку.
Что, она решила, мы там делали?
Залившись краской, я устремилась к своему ряду. И только усевшись, подумала: «А почему бы и нет?» Мы теперь с Максом можем делать что угодно и где угодно. Мы вместе! Навсегда вместе!
Когда до нас добралась стюардесса с тележкой, я уверенно посмотрела на нее, довольно хмыкнула, наблюдая, как она пытается хоть чем-то угодить Максу. После долгих выборов он попросил воду. Стюардесса удивленно подняла бровь.
— А барышне томатный сок, пожалуйста. — Игра взглядов его не волновала.
Я победно улыбнулась. Ни у кого никогда ничего не получится. Он только мой.
Взяв из его рук стаканчик с соком, потянулась и снова нацепила наушники. Теперь я могла слушать какую угодно музыку.
Макс тоже освободил из пакетика свои наушники. Я залюбовалась, как легко двигаются его длинные тонкие пальцы.
— Что ты слушаешь? — Если у меня музыка подстроилась под настроение, то что происходит у Макса?
— Вагнер. — Он чуть отвел один наушник, чтобы я тоже услышала. Оркестр играл что-то масштабное и патетическое. — «Полет валькирии».
— Валькирия? — уцепилась я за знакомое слово.
— Да. Вагнер был немецким романтиком и мистиком, оказал большое влияние на культурную жизнь Европы. Ницше, Бодлер, Дебюсси — все они творили под влиянием Вагнера.
— Но почему именно валькирии? — Я могла понять интерес Макса к немецкому композитору, допускала, что тот своей музыкой заразил пол-Европы. Но эти посланницы небес! С чего он вдруг про них заговорил?
— Мы сейчас балансируем на грани. Либо все закончится, либо придется немного повоевать. И вот тогда-то появятся валькирии. Они придут убирать лишних игроков с поля.
— Нас? — Что-то я ударилась в пессимизм. Пора менять жизненную установку.
— Мы — главные действующие лица. А герои, как известно, не погибают. Кстати, ты что будешь есть — картошку с курицей или рыбу с рисом? — Он дернул крылышками носа, принюхиваясь. — Лучше возьми рыбу, картошка несвежая.
По проходу гремела тележкой стюардесса. Горячий обед.
Я отвернулась к иллюминатору. Белесая завеса облаков скрыла землю. Меняться… Было понятно, что это надо делать, но так не хотелось. Все, что было раньше, виделось простым и легким, а то, что впереди…
— А что мы будем делать потом? Потом, когда все закончится.
— В девятнадцатом веке, когда я жил, — медленно растягивая слова, заговорил Макс, — прежде чем вступить во взрослую жизнь, молодые люди путешествовали. Я не успел. Хочу восполнить пробел в образовании.
— Ты еще не напутешествовался?
— Нет. — Макс склонил голову к моему плечу. — Если помнишь курс истории, в то время постоянно шли войны — Японские, Турецкие, Балканские, Мировые. А потом, Лео не самый веселый спутник, много ворчит.
— Куда же мы поедем? — Перспектива была заманчивой: четыре стороны света и круглая Земля…
— Куда угодно, — пожал плечами Макс, вновь беря в руки наушники. — Возьмем глобус, закроем глаза и ткнем пальцем.
— На самолете? — Не верилось, что Макс второй раз повторит подвиг полета на железной птице.
— С тобой хоть на верблюде. Но передвигаться придется ночью.
Макс снова углубился в своего Вагнера. Я рассеянно перебирала нижнюю кромку свитера. Наверное, я просто еще не привыкла, что будущее настолько туманно и неопределенно. Но я обязательно привыкну.
Принесли обед. Макс прикинулся спящим. А может, он и правда уснул? Если я меняюсь, то и он может нахватать от меня вредных привычек — например, начнет спать. Какой бы вечный организм ни был, ему надо давать отдых, иначе нервные окончания перегорят.
Рыба оказалась вкусной. Не успели убрать лотки, как я уловила в двигателе новый звук. Голос из микрофонов сообщил, что мы идем на посадку. Я покосилась на Макса. Глаза его были плотно закрыты, дыхание медленное, на руках перчатки. Любой другой не сомневался бы, что он спит, но мне мелкое подрагивание его пальцев говорило, что мой любимый бодрствует и в любую секунду готов вскочить.