Рукопись Платона | Страница: 47

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

На какое-то время воображение герра Пауля захватила идея избавиться от проклятого портрета, одним махом решив задачу: коль нет оригинала, то и копии быть не может. Если, к примеру, плеснуть на него маслом, а после хорошенько потереть тряпкой, то, быть может, портрет погибнет. После это можно будет списать на какую-нибудь случайность, а то и вовсе свалить на прислугу. Но, поразмыслив, немец пришел к выводу, что подобная выходка могла стоить ему головы: судя по всему, княжна слишком дорожила портретом, чтобы простить кому бы то ни было его повреждение, пусть даже неумышленное. Зная бешеный нрав княжны, в одиночку расстрелявшей целую шайку разбойников, герр Хесс не без оснований побаивался ее гнева.

Посему об уничтожении портрета нечего было и думать. Вместо этого герру Паулю пришлось ограничиться полумерой: слегка запачкав холст черной краской, которая должна была означать темный фон, он снял холст с мольберта и ценою немалых усилий передвинул последний поближе к двери. После этого он с трудом взгромоздил огромный подрамник обратно на мольберт, установив всю конструкцию таким образом, чтобы дверное полотно, будучи открытым во всю ширину, непременно задело край подрамника. Прикинув, куда в таком случае упадет натянутый на массивную деревянную раму холст, Хесс поставил на это место стул с резной готической спинкой, увенчанной двумя заостренными набалдашниками, и, отойдя на пару шагов, окинул свои труды критическим взглядом.

Все выглядело вполне естественно: художник в поисках лучшего освещения двигает мольберт и по присущей людям искусства рассеянности не замечает, что тот оказывается слишком близко к двери. Уходя, он попросту протискивается в щель и удаляется, с головой погруженный в творческие планы. Позднее в студию приходит прислуга, чтобы навести порядок, открывает дверь, и — ах! — подрамник с грохотом обрушивается прямо на забытый стул, и остроконечные готические шишки на спинке последнего пропарывают холст насквозь, безнадежно его губя. Было бы очень неплохо, чтобы при этом пострадал и подрамник, но для этого его пришлось бы сбросить не с мольберта, а с крыши. Как бы то ни было, повреждение загрунтованного холста давало Хессу день, а то и все два отсрочки, которые при надлежащей изворотливости можно было легко превратить в неделю. А за неделю он придумает еще что-нибудь. Наверняка придумает! Он бы и сейчас придумал, если бы голова у него не была занята другой проблемой: где найти помощников.

После обеда герр Пауль отправился на прогулку. Во время этой прогулки он посетил два или три кабака, имевших весьма сомнительную репутацию. В каждом из этих притонов герр Пауль не торопясь выпил по чарке вина, держа ушки на макушке и ловя обрывки разговоров. Это ничего не дало: публика вокруг него сидела то чересчур законопослушная, то, напротив, слишком подозрительная. Главная беда была в том, что Хесс сам толком не знал, какие помощники ему требуются.

Тут ему вспомнилась русская поговорка, гласившая, что у страха глаза велики; сразу же вслед за нею на ум пришла еще одна: «Глаза боятся, а руки делают». В самом деле, подумал немец, а так ли все безнадежно? Быть может, самые большие глыбы удастся как-то обойти, сделать под них подкоп, а то и проползти над ними? Может быть, он рано опустил руки?

После десяти минут размышлений ему уже стало казаться, что так оно и есть на самом деле. Подземный завал, будто наяву, стоял перед его внутренним взором, и, чем дольше герр Пауль его разглядывал, тем больше уязвимых мест виделось ему в этой груде щебня, земли и битого кирпича. Но путь через нее должен существовать!

Воодушевленный этими размышлениями, герр Пауль с чувством большого облегчения покинул грязный кабак и зашагал прямиком к кремлю. Ему не терпелось проверить свое предположение, тем более что до захода солнца оставалось еще много времени.

Вскоре он уже был на месте. Проникнув в башню и забрав из тайника свой фонарь, немец спустился под землю и двинулся знакомым путем, считая в уме повороты и время от времени сверяясь с планом, который постоянно хранился во внутреннем кармане его сюртука. Отсчитав четыре боковых коридора, Хесс свернул в пятый и через пару минут остановился, ибо дальше дороги не было.

Подняв над головою фонарь, он осветил препятствие. Неряшливый откос, состоявший из щебня, земли и битых кирпичей, полого спускался из-под сводчатого потолка коридора к самым его ногам. Очевидно, пороховой заряд большой силы взорвался где-то поблизости; если это был именно тот коридор, из которого осенью двенадцатого года выбрался истекавший кровью Бертье, то с тех пор здесь произошел еще один обвал. Вернее всего, свод окончательно обрушился сразу же после того, как раненый француз миновал это место. В таком везении нельзя было не усмотреть признаков чуда: вероятно, Господь действительно сохранил лейтенанту жизнь для того, чтобы он донес известие о найденном кладе до тех, кому оно было предназначено.

От завала пахло сырой землей и едкой известковой пылью. Приглядевшись, Хесс без труда разглядел на его неровной поверхности следы собственных пробных раскопок — короткие, неправильной формы осыпающиеся траншеи, упиравшиеся в массивные обломки кирпичной кладки. Здесь, под землей, в непосредственной близости от завала, его энтузиазм вновь стал остывать. Хесс поставил фонарь на выступ стены и при его свете осмотрел свои пухлые ладони, представив кровавые мозоли, которые должны были скоро на них вздуться. Сил и упорства у него было предостаточно, но как он объяснит княжне наличие на руках ссадин и мозолей? Что ни говори, а от карандаша такого не бывает, сколь бы упорно вы им ни работали...

Вздохнув, немец открыл принесенный с собою мешок, вынул короткий лом, лопату и плотные рукавицы, которые должны были хотя бы отчасти предохранить его ладони от повреждений. На какой-то миг он пожалел, что в свое время не пристрастился к табаку: доверху набитая трубка сейчас была бы ему очень кстати.

Поняв, что попросту тянет время, герр Пауль вознес к сводчатому потолку краткую молитву, натянул рукавицы и вонзил лопату в завал, стараясь держать ее лезвие параллельно полу. Железо немедленно скрежетнуло по камню. От этого мерзкого звука по спине Хесса волной пробежали мурашки; помянув дьявола, он присел на корточки и начал осторожно орудовать лопатой, разгребая щебень и сырую землю.

Натыкаясь на обломки стены, он расшатывал их руками и ломом, а после выворачивал наружу. Дело хоть и медленно, но все-таки продвигалось, и вскоре герр Пауль уперся в настоящее препятствие — два огромных куска кирпичной кладки, крест-накрест лежавших друг на друге. Под ними оставался треугольный лаз; сверху толстым слоем лежала рыхлая земля, и немец задумался: как быть дальше — идти верхом или попробовать снизу? Лезть в узкую каменную щель было боязно. А что если там песок, только и ждущий неосторожного движения, чтобы хлынуть вниз сметающим все шелестящим водопадом? К тому же если здесь действительно был клад, то он лежал под завалом, а не поверх него. Словом, копать нужно было не сверху, а снизу.

Усевшись на обломок каменной кладки, герр Хесс снял рукавицы, вынул из жилетного кармана часы и, нажав на кнопку, откинул крышку массивной серебряной луковицы. Подземелье огласилось нежным механическим перезвоном. Повернув часы так, чтобы свет фонаря падал на циферблат, немец вгляделся в испещренный черными латинскими цифрами белый круг и обнаружил, что уже четверть седьмого. Костюм его был испачкан землей, колени и плечи ныли от непривычных усилий, да и время уже было вечернее. Однако герр Хесс был охвачен лихорадкой кладоискательства, в той или иной степени знакомой каждому из живущих на земле. Даже если бы часы показывали без четверти полночь, он наверняка нашел бы не менее сотни причин, чтобы задержаться у завала, как всякий человек, заполучивший в руки кончик нити и желающий узнать, какой сюрприз упрятан в середине клубка.