Вот был бы ужас, если бы он согласился отобедать с ними и увидел бы все их изъяны! Стряпню Ребекки и то, как она прислуживает во время трапезы, обжорство Бетси, хватающей со стола что ни попадя… Фанни и сама еще плохо это переносила, и нередко ей за столом бывало не по себе. Она-то взыскательна просто по природной деликатности, Крофорд же воспитан в роскоши и эпикурействе.

Глава 11

На другой день семейство Прайс только собралось в церковь, как снова появился Крофорд. Он пришел не с тем, чтоб задержаться у них, но чтоб к ним присоединиться; его пригласили пойти с ними в Гаррисонскую церковь, что полностью совпадало с его намерением, и они пошли туда все вместе.

Теперь семейство предстало в самом выгодном свете. Природа уделила им немалую долю красоты, и каждое воскресенье дочиста их умывало и наряжало в лучшее платье. Воскресенье всегда приносило Фанни это утешение, а в нынешнее воскресенье она была утешена более обычного. Бедная ее маменька выглядела так, что сейчас не казалась уж вовсе недостойной быть сестрою леди Бертрам, как бывало в другие дни. Это часто огорчало Фанни до глубины души — подумать только, до чего они несхожи, подумать только, что обстоятельства так увеличили разницу там, где от природы она была совсем невелика, и что маменька, столь же красивая, как леди Бертрам, и несколькими годами ее моложе, всегда выглядит такой изнуренной и поблекшей, такой беспокойной, неряшливой и убогой. Но воскресенье превращает ее в весьма достойную и довольно веселую миссис Прайс, которая выходит из дому, окруженная прекрасными детьми, ненадолго давая себе передышку от каждодневных забот, и расстраивается лишь, если видит, что мальчики неосторожны или что мимо идет Ребекка с цветком на шляпке.

В церкви надо было разделиться, но мистер Крофорд постарался остаться подле женской половины семейства; и после службы тоже держался рядом, и на крепостном валу прогуливался со всеми, будто был членом семейства.

По воскресеньям, если день выдавался погожий, миссис Прайс в любое время года после утренней воскресной службы тотчас же отправлялась на крепостной вал и прогуливалась там до обеда. То было место, где она выходила на люди, — могла повстречать знакомых, услышать кой-какие новости, посетовать на никудышную портсмутскую прислугу и набраться духу для предстоящих шести дней.

Туда они теперь и держали путь; и мистер Крофорд был весьма доволен, вменив себе в особую обязанность попечение о девицах Прайс; и когда они дошли, вскорости, к изумлению Фанни, получилось, что он идет между ними, и рука Сьюзен опирается на одну его руку, а ее, Фаннина, — на другую, и Фанни не сумела ни помешать этому, ни положить конец. Несколько времени ей было не по себе, но все же и сам этот день, и открывающийся отсюда вид не могли ее не радовать.

А день выдался на диво хорош. Еще только март, но в мягком воздухе, в легком нежном ветерке, в ярком солнце, которое лишь изредка на миг скрывалось за облачком, чудится апрель; и под весенним небом такая вокруг красота, так играют тени на кораблях в Спитхеде и на острове за ними, и поминутно меняется море в этот час прилива, и, ликуя, оно с таким славным шумом накидывается на крепостной вал, столько во всем этом для Фанни очарования, что постепенно ее почти вовсе перестали заботить обстоятельства, при которых она ощутила это очарование. Более того, не опирайся она на руку Крофорда, она скоро поняла бы, что нуждается в ней, ибо, чтоб два часа вот так прогуливаться после недели почти без движения, ей требовались силы. Она уже начинала чувствовать, как недостает ей ежедневного привычного моциона; с тех пор, как она приехала в Портсмут, здоровье ее ухудшилось, и, если бы не мистер Крофорд и не такая прекрасная погода, она бы уже валилась с ног от усталости. Крофорд, как и Фанни, ощущал прелесть этого дня и открывающегося перед ними вида. Они часто останавливались, одинаково чувствуя и воспринимая окружающее, облокачивались о стену, чтобы несколько минут полюбоваться; и Фанни не могла не признать, что, хоть он не Эдмунд, ему доступна красота природы и он превосходно умеет выразить свое восхищение. Время от времени она погружалась в мечты, и он, пользуясь случаем, украдкой ее разглядывал; и хотя лицо ее по-прежнему его пленяло, он заметил, что она не такая цветущая, как бы следовало. Говорила она, что чувствует себя хорошо, и ей не нравилось, когда кто-нибудь подозревал иное, но, все обдумав, он пришел к убеждению, что ей не может быть покойно в ее нынешнем доме, а значит, жизнь здесь нехороша для ее здоровья, и вот он уже всей душою желал, чтоб она вновь оказалась в Мэнсфилде, где и она сама и он, видя ее, станут много счастливей. — По-моему, вы здесь уже месяц? — сказал он. — Нет. Не полный месяц. Завтра будет только четыре недели с тех пор, как я уехала из Мэнсфилда. — Вы необычайно точны и верны в расчетах. Я бы попросту сказал: месяц. — Я приехала только во вторник ввечеру. — И вам предстоит гостить два месяца, я не ошибаюсь? — Да. Дядюшка говорил о двух месяцах. Думаю, что не меньше. — А как вас доставят обратно? Кто за вами приедет? — Не знаю. Тетушка еще ничего о том не писала. Возможно, мне придется пробыть здесь дольше. Может статься, за мной не сумеют приехать ровно через два месяца. С минуту подумав, мистер Крофорд сказал:

— Я знаю Мэнсфилд, знаю тамошние обыкновения, знаю, для вас там не все делалось как надобно. Я знаю, есть опасность, что о вас забудут, принесут ваше благополучие в жертву воображаемым удобствам любого из членов семьи. Я представляю, что, если сэру Томасу, чтобы поехать за вами самому или послать горничную вашей тетушки, не удастся уладить все дела, не внося ни малейших перемен в свои планы на ближайшие три месяца, вас могут оставить здесь жить неделю за неделей. Это не годится. Два месяца весьма большой срок, на мой взгляд, и полутора было бы вполне довольно. Я имею в виду здоровье вашей сестры, — пояснил он, обращаясь к Сьюзен, — и полагаю, что жизнь взаперти ему не на пользу. Ей необходим воздух и моцион. Когда вы узнаете ее так же хорошо, как я, вы, без сомненья, согласитесь, что она и вправду в этом нуждается и нельзя надолго ее оставлять без свежего воздуха и сельского приволья. Поэтому (сказал он, вновь поворотясь к Фанни), если еще до истечения двух месяцев вы почувствуете себя нездоровой, а для возвращения в Мэнсфилд возникнут какие-либо помехи, — это никак не следует принимать во внимание; если вы почувствуете, что стали несколько слабее или неспокойнее обыкновенного, дайте только знать моей сестре, только намекните, мы с нею немедля приедем и отвезем вас в Мэнсфилд. Вы понимаете, с какой легкостью и удовольствием это будет сделано. Вы понимаете, каковы в этом случае будут наши чувства. Фанни поблагодарила его, но постаралась отделаться смехом. — Я говорю вполне серьезно, вы прекрасно это понимаете. И я надеюсь, вы не будете жестоки, не станете скрывать, если почувствуете малейшее недомогание. Конечно же, не станете, это не в ваших силах, и потому до тех пор, пока вы будете писать в каждом письме к Мэри «я здорова», а я знаю, говорить или писать неправду вы не способны, только до тех пор мы будем полагать, что вы подлинно здоровы. Фанни вновь его поблагодарила, однако столь она была тронута и растревожена, что ничего не смогла ответить и даже не уверена была, что же тут отвечать. Было это уже под конец прогулки. Крофорд довел их до самых дверей дома и там распрощался, ведь он знал, что они сейчас будут обедать, а потому сделал вид, будто его ждут в другом месте. — Я бы предпочел, чтоб вы не так утомились, — сказал он, немного задерживая Фанни, когда все прочие уже вошли в дом. — Я бы предпочел оставить вас более крепкой. Не нужно ли вам чего в Лондоне? Я уже почти решил вскорости опять ехать в Норфолк. Я недоволен Мэддисоном. Он несомненно все еще надеется перехитрить меня, если удастся, и отдать какому-то своему родственнику мельницу, которую я предназначаю для другого человека. Я должен найти с ним общий язык. Должен втолковать ему, что меня вокруг пальца не обведешь и я намерен быть истинным хозяином своих владений. Прежде я не давал ему это ясно понять. Уму непостижимо, сколько вреда может принести имению подобный человек, равно и доброму имени владельца и благополучию бедняков. Я очень склонен вернуться в Норфолк сразу же и немедля все наладить так, чтоб после уже ничего нельзя было повернуть к худшему. Мэддисон умный малый, я не хочу отстранять его от дел при условии, что он не попытается отстранить от дел меня; но было бы глупо, чтоб меня одурачил человек, у которого нет резона заимодавца одурачивать меня, и еще того глупей позволить ему навязать мне в арендаторы бессердечного корыстного малого взамен честнейшего человека, которому я уже почти что обещал. Разве не будет это еще того глупей? Стоит мне ехать? Как посоветуете? — Посоветую! Вы прекрасно знаете, что будет правильно. — Да. Когда вы высказываете мне свое мнение, я всегда знаю, что будет правильно. Ваше суждение для меня мерило правоты. — Нет, нет! Не говорите так. В душе каждого из нас есть наставник, и он направил бы нас лучше любого стороннего человека, лишь бы только мы к нему прислушивались. До свиданья. Желаю вам завтра приятного путешествия. — Не нужно ли вам чего в Лондоне? — Благодарю вас, ничего не нужно. — Не хотите ли вы кому-нибудь что-нибудь передать? — Передайте, пожалуйста, сердечный привет вашей сестре. И когда увидите моего кузена… кузена Эдмунда, будьте так добры, скажите ему, что… я надеюсь вскорости получить от него весточку. — Непременно скажу, и, если он ленив или нерадив, я сам письменно передам вам его извинения… Продолжать он не мог, ибо нельзя было задерживать Фанни долее. Он сжал ее руку, глянул на нее и пошел прочь. Следующие три часа, пока в гостинице не приготовили самый что ни на есть, по их разумению, наилучший обед, Крофорду предстояло коротать с другим своим знакомцем, а Фанни вошла в дом, где уже ждал обед попроще. Кушанья Прайсов обыкновенно были совсем иного свойства; и подозревай Крофорд, сколь много лишений, кроме отсутствия моциона, Фанни терпела в родительском доме, он подивился бы, что это еще так мало сказалось на ее наружности. Она так плохо переносила Ребеккины пудинги и рубленое мясо с овощами, которые та подавала вкупе с не слишком чистыми тарелками и вовсе нечистыми ножами и вилками, что очень часто принуждена бывала утолять голод лишь ввечеру, когда удавалось послать братьев за печеньем и сдобными булочками. Воспитанной в Мэнсфилде, в Портсмуте Фанни уже поздно было приучаться к выносливости; сэр Томас, знай он все это, пожалуй, рассудил бы, что, изголодавшись телом и душою, племянница наконец надлежащим образом оценит превосходное общество и превосходное состояние мистера Крофорда, однако же едва ли он стал бы продолжать сей опыт, опасаясь, как бы подобное лечение не свело ее в могилу. Весь остаток дня Фанни была в унынии. Хотя и почти уверенная, что ей более не грозит встреча с Крофордом, она все же пала духом. В сущности, то было расставанье со своего рода другом; она и радовалась его отъезду, и вместе с тем ей казалось, будто теперь она покинута всеми, будто вновь простилась с Мэнсфилдом; и при мысли о том, как, возвратясь в Лондон, он станет часто видаться с Мэри и Эдмундом, ее охватывали чувства столь схожие с завистью, что она ненавидела себя за них. Ничто вокруг не могло рассеять ее уныние; явился один, а там и другой папенькин друг, и, как всегда, когда он не уходил с ними, вечер тянулся особенно долго; с шести часов до половины десятого они почти без передышки громко разговаривали и пили грог. Фанни была совсем подавлена. Удивительная перемена к лучшему, которая чудилась ей в Крофорде, одна могла внести толику утешения в ход одолевавших ее мыслей. Не задумываясь, в сколь отличном от прежнего кругу она его сейчас видела, ни о том, сколь многое зависело от сей разницы, она была совершенно убеждена, что он стал на удивленье мягче и внимательней к другим. А если такова перемена в малом, не так ли это и в более существенном? Он так был озабочен ее здоровьем и покоем, высказывал такое сочувствие, и, похоже, не только на словах, но и вправду, разве не справедливо предположить, что теперь он не станет слишком долго донимать ее ухаживаньем, которое для нее столь огорчительно?