Их прервали. Гостей обносили чаем, и мистер Уэстон, сказав все, что хотел сказать, воспользовался первой удобной минутой и отошел.
После чая мистер и миссис Уэстон и мистер Элтон уселись с мистером Вудхаусом за карты. Пятеро других оказались предоставлены самим себе, и ничего веселого Эмма от этого не ожидала, так как мистер Найтли казался не расположен поддерживать обший разговор, миссис Элтон жаждала вниманья к своей особе, которое никто не изъявлял склонности ей оказывать, а сама она, пребывая в некотором расстройстве чувств, предпочла бы посидеть молча.
Мистер Джон Найтли был на этот раз словоохотливее брата. Рано поутру ему предстояло уезжать, и он вскоре обратился к ней со словами:
— Что ж, Эмма, насчет мальчиков мне как будто нечего больше прибавить — впрочем, на крайний случай у вас имеется письмо от вашей сестры, содержащее, как я догадываюсь, пространнейшие указанья. Мой наказ будет короче и, по всей вероятности, в несколько ином духе, суть его можно выразить в двух словах — не баловать и не пичкать лекарствами.
— Надеюсь, мне посчастливится угодить вам обоим, — отвечала Эмма, — я буду всеми силами стараться, чтобы им было хорошо, — и тем исполню волю Изабеллы — а хорошо бывает, когда над ними не дрожат и не закармливают их лекарствами.
— А ежели надоедят, то отправляйте их обратно.
— Очень похоже, что так и будет… Вы это серьезно?
— А что? Разве не понятно, что для вашего батюшки может быть утомительна их возня, и даже вам они могут стать помехой, ежели ваши выезды и приемы будут все более учащаться, как это наблюдалось в последнее время.
— Учащаться?
— Конечно. Вы сами знаете, что за последние полгода в вашем образе жизни произошли большие перемены.
— Перемены? Нет, не знаю.
— Вы, без сомненья, стали жить гораздо более открыто, чем прежде. Возьмемте хотя бы сегодня. Приезжаю на один-единственный день, и что же? Вы заняты званым обедом. Когда такое или подобное этому случалось раньше? Число соседей ваших растет, и вы тесней с ними сближаетесь. С недавних пор что ни письмо к Изабелле, то известие о новом увеселении — обеды у мистера Коула, балы в «Короне»… Рэндалс — один уже Рэндалс вносит весьма заметную струю оживленья в распорядок ваших дней.
— Да, — быстро вставил его брат, — это все исходит от Рэндалса.
— Ну вот, а так как нет оснований полагать, Эмма, что влияние Рэндалса уменьшится, то мне и представляется возможным, что изредка присутствие Генри и Джона будет вам мешать. И тогда моя единственная к вам просьба — отправляйте их домой.
— Нет, — вскричал мистер Найтли, — отчего же непременно домой! Пусть их тогда отправят в Донуэлл. Уж у меня-то для них найдется время.
— Даю вам слово, это просто забавно! — воскликнула Эмма. — Интересно знать, многие ли из моих бессчетных увеселений обходились без вашего участия? И к чему они сводятся, эти мои неслыханные развлеченья? Обед у Коулов да разговоры о бале, который так и не состоялся. Вас, — указывая кивком головы на мистера Джона Найтли, — еще можно понять, для вас такое счастье разом увидеть здесь столько добрых своих знакомых, что это в ваших глазах целое событие. Но вы, — оборотясь к мистеру Найтли, — которому известно, какая редкость, какая для меня большая редкость отлучиться из Хартфилда хоть на два часа, — почему вы мне предрекаете столь нескончаемую череду рассеянностей, не понимаю. Что же до моих родных мальчиков, скажу одно: ежели у тетки Эммы для них не хватит времени, то вряд ли им в этом больше повезет у дядюшки Найтли. Она уйдет из дома на часок, а он — на пять, а останется дома, так либо засядет за книгу, либо за хозяйственные счета.
Мистер Найтли, похоже было, старался подавить улыбку — в чем без труда и преуспел, когда с ним затеяла беседу миссис Элтон.
Совсем короткого раздумья наедине с собою хватило Эмме, чтобы понять природу волнения, в которое ее повергла новость о Фрэнке Черчилле. Она быстро уверилась, что не за себя так сильно смущена, так встревожена, но за него. У ней самой увлечение почти сошло на нет — тут, собственно, и размышлять было не о чем, — но ежели он, влюбленный с самого начала гораздо больше ее, воротится, пылая тем же чувством, с которым уезжал, тогда плохо дело. Если разлука за два месяца не охладила его, то впереди подстерегали опасности и злоключения — необходимо будет остерегаться и за него, и за себя. Она не намерена была увлечься снова — она была обязана никоим образом не поощрять его увлечение.
Хорошо бы ей удалось удержать его от прямого признанья. Жаль было бы, если б их нынешнее знакомство так неприятно оборвалось! А между тем ее, помимо воли, смутно влекло к какой-то развязке, к определенности. Она предчувствовала, что эта весна неминуемо принесет с собой какое-то решающее событие, нечто такое, что нарушит ее теперешний покой и безмятежность.
В скором времени — хоть и не столь скором, как предсказывал мистер Уэстон, — она получила возможность судить о том, каковы чувства Фрэнка Черчилла. Энскумское семейство перебралось в Лондон несколько позже, чем кое кто воображал, но, когда это произошло, Фрэнк Черчилл не замедлил показаться в Хайбери. Он приехал на несколько часов — большего пока не мог себе позволить, — но так как прямо из Рэндалса он явился в Хартфилд, то Эмма, со свойственной ей живою наблюдательностью, мигом установила, как повлияло на него расставанье и как ей себя вести. Встреча их была самая дружеская. Не могло быть сомнений, что он очень рад ее видеть. Зато она с первой минуты ощутила сомнение в том, что по-прежнему мила ему, что он в той же мере питает к ней ту же нежность. Она зорко за ним следила и ясно видела, что он уже не так влюблен. Разлука, а в придачу к ней, очевидно, уверенность, что к нему равнодушны, оказали весьма естественное и весьма желанное действие.
Он был в отличном расположении духа, как всегда речист и весел, с наслаждением вспоминал первый свой приезд, былые разговоры, и нельзя сказать, чтоб не был взволнован. Не по спокойствию определила она, что сделалась ему безразличней, — спокойствия не было. Чувствовалось, что он возбужден, ему не сиделось на месте. Его живую натуру подмывало сегодня нечто помимо природной живости, но окончательным доводом ей послужило то, что, пробыв у нее всего четверть часа, он заторопился делать другие визиты. «По пути сюда он встретил на улице старых знакомых — не хотел задерживаться, только поздоровался мимоходом, — но имеет нескромность полагать, что они обидятся, ежели он не зайдет, поэтому, сколь ни хотелось бы ему остаться в Хартфилде подольше, он вынужден спешить».
Итак, сомнений не оставалось — он несколько остыл к ней, но ни скрытое возбуждение его, ни поспешное бегство не походили на признаки полного исцеленья, она скорей склонялась к мысли, что за ними стоят страх, как бы она опять не обрела над ним власть, и благоразумная решимость на всякий случай не оставаться с нею долго наедине.
Этот приезд Фрэнка Черчилла оказался единственным за десять дней. Он то и дело надеялся повторить его, то и дело собирался — и всякий раз что-нибудь мешало. Тетка не отпускала его ни на шаг. С этим объяснением приходили от него письма в Рэндалс. И если это говорилось искренне, если он честно пытался, но не мог, то следовало заключить, что переезд в Лондон не избавил миссис Черчилл от недуга, по крайней мере, в части нервов и своенравия. А что она и в самом деле хворала, подтвердилось: Фрэнк, будучи в Рэндалсе, объявил, что убежден в этом. Многое объяснялось фантазией, но при всем том, оглядываясь назад, он видел, что за последние полгода здоровье у нее несомненно пошатнулось. Это не значит, что уходом и лекарствами его нельзя поправить или, во всяком случае, нельзя прожить с таким здоровьем еще долгие годы; но, несмотря на весь скептицизм его отца, он не соглашался, что все ее болезни — лишь плод воображения и ничего у нее нет.