— Ну что ж, Марианна, — сказала позже Элинор, очищая креветок, пока слуги разводили огонь, чтобы их изжарить, — за одно утро ты успела очень много. Ты выяснила мнение мистера Уиллоби почти обо всем, что имеет значение. Но как ты планируешь поддерживать это знакомство? Такими темпами у вас скоро кончатся интересные темы для беседы. Чтобы изложить свои взгляды на красоты природы, повторные браки и преимущества брасса перед австралийским кролем, ему хватит еще одной встречи, и тогда тебе не о чем будет его спросить.
— Элинор! — воскликнула Марианна, брызнув сестре в лицо водой, оставшейся на пальцах от креветок. — Разве это справедливо? Разве это честно? Разве мои интересы так узки? Но я понимаю, к чему ты клонишь. Я была слишком свободна, слишком счастлива, слишком чистосердечна. Я согрешила против каждого замшелого правила приличия; я была открыта и честна, когда должна была быть скучной, безжизненной и лицемерной, говорить языком гидрологии и науки о приливах и подавать голос не чаще чем раз в десять минут.
— Душенька, — сказала миссис Дэшвуд Марианне, промокая лицо Элинор губкой, — не обижайся на сестру, она всего лишь пошутила. Да я и сама бы выбранила ее, вздумай она всерьез омрачать твою радость.
Марианна вскоре успокоилась, и все принялись насаживать креветок на шпажки и радостно слушать, как они потрескивают на огне.
Со своей стороны Уиллоби всем своим поведением показывал, как он рад новому знакомству. Он бывал у Дэшвудов каждый день. Несколько дней Марианна должна была оставаться дома, пока сэр Джон внимательно наблюдал за ее состоянием и обрабатывал рану самыми разнообразными и неожиданными вытяжками и настойками, — согласно его опыту, подобное ранение могло загноиться и превратить жертву в осьминога-оборотня; однако никогда прежде ни один домашний арест не был таким приятным. Уиллоби оказался не лишен талантов, обладал живым воображением, забавным человекообразным спутником и безупречными манерами. Он был словно создан для Марианны, и постепенно его общество стало для нее главной радостью. Они читали, разговаривали, пели, сидели у окна в гостиной и с удовольствием высматривали фигуры в вездесущем тумане — вот кошка из тумана, вот корабль, а вот лягушка. Его способности к сочинению и исполнению матросских песен заслуживали всяческих похвал, и он читал ей ее обожаемые хроники морских трагедий с тем самым чувством, которого так не хватало Эдварду.
Миссис Дэшвуд, как и Марианна, считала его безупречным. Даже Элинор могла поставить ему в упрек лишь склонность делиться своими суждениями по любому поводу, что подчеркивал странный, почти человеческий смех Месье Пьера, неизменно раздававшийся после каждой неуместной фразы хозяина. Свое мнение о людях Уиллоби составлял и высказывал столь же поспешно, как и ее сестра, чем чрезвычайно радовал последнюю. Однако, по мнению Элинор, это свидетельствовало о недостатке осторожности и одобрения у нее не вызывало.
Марианна наконец убедилась, что отчаяние, охватившее ее в шестнадцать с половиной лет от мысли, что она никогда не встретит мужчины, соответствующего ее представлениям о совершенстве, было преждевременным и беспричинным. В Уиллоби она нашла все, что рисовала ее мысленному взору фантазия — как в тот черный час, так и в более светлое время. Он был солнцем, озарившим голые камни, он был ясным небом после окончания муссона, а в костюме для ныряния он был просто неотразим.
И миссис Дэшвуд, которую ни разу не посетила мысль о его состоянии (даже когда он упоминал, что найдет сокровища и разбогатеет), еще до конца недели принялась с надеждой ждать их свадьбы и мысленно поздравлять себя с такими зятьями, как Эдвард и Уиллоби.
Любовь некрасивого полковника Брендона к Марианне, которую так легко заметили его друзья, наконец стала очевидна и Элинор. Она уверилась, что чувство, приписанное полковнику миссис Дженнингс ради ее собственного развлечения, существовало на самом деле и что в то время, как удивительная схожесть характеров подогревала интерес мистера Уиллоби, равная их несхожесть не служила препятствием для полковника. Элинор это удручало, ведь что может противопоставить молчаливая жертва ужасного недуга тридцати пяти лет полному жизни двадцатипятилетнему юноше, чье обаяние так же безгранично, как морская вода, капавшая с его непросыхающего костюма для ныряния, который так выгодно подчеркивал фигуру? Она не могла пожелать полковнику удачи, поэтому от всей души желала ему равнодушия. Он ей нравился. Несмотря на мрачность, сдержанность и мурашки, без коих невозможно было заглянуть ему в глаза, он казался ей интересным. Его нрав был хоть и угрюм, но кроток, и сдержанность скорее происходила от неловкости, вызванной недугом, чем от природной мрачности характера. Сэр Джон в свойственной ему афористической манере туманно намекал на былые раны, что лишь укрепляло ее во мнении, что он несчастен и что несчастье это коренится гораздо глубже, чем буквально укоренившаяся на его лице чудовищная морская анемона.
Возможно, сочувствие и уважение Элинор к полковнику лишь крепли от того, что ее задевали Уиллоби и Марианна, которые, настроившись против него, потому что он был недостаточно весел и не полностью человек, казалось, сговорились всегда и во всем умалять его достоинства.
— Брендон именно из тех людей… если, конечно, он человек, — заметил однажды Уиллоби, когда о нем зашла речь, — которые всем безразличны, хотя говорят о них всегда только хорошее; которых все рады видеть, но в то же время побаиваются посмотреть им в глаза.
— Я совершенно согласна! — обрадовалась Марианна.
— Тут нечем гордиться, — сказала Элинор, — вы оба к нему несправедливы. На Острове Мертвых Ветров его уважают все, да и я при каждой встрече стараюсь побеседовать с ним, хотя иногда и закрываю глаза руками, вот так.
— Ваше снисхождение делает ему честь, — ответил Уиллоби, — что до уважения прочих, дело обстоит с точностью до наоборот. Ведь одобрение таких женщин, как леди Мидлтон и миссис Дженнингс, само по себе — отнюдь не лучшая рекомендация.
— У-у-у! — согласился запрыгнувший на гардероб Месье Пьер и принялся колотить в грудь кулаками.
— Возможно, насмешки людей, подобных вам с Марианной, искупают привязанность леди Мидлтон с матерью. Если их похвала равна осуждению, ваше осуждение — это похвала, ведь они не более прозорливы, чем вы непредвзяты.
— Вы готовы защищать своего протеже даже путем острословия!
— Мой протеже, как вы его назвали, очень разумный человек, а разум привлекает меня в людях прежде всего. Да, Марианна, даже в тех, кто старше тридцати. Он повидал мир, ездил за границу, много читал, у него проницательный ум. Я уверена, он способен обогатить мои знания по самым разнообразным предметам. Это чистая правда! Хотя мне и приходится стоять от него в отдалении, чтобы, увлеченный темой, он не задел меня ненароком своими щупальцами. Он всегда охотно и любезно отвечает на все мои вопросы.
Пока она говорила, Уиллоби упражнялся в комической имитации полковника Брендона, прижав одну ладонь к лицу и болтая в воздухе пальцами.
— Почему вы его так не любите? — закатила глаза Элинор.