Пока Элинор размышляла, какое душевное заболевание могло вызвать в ее сестре такую разительную перемену, Марианна сосредоточилась на совете матери не покидать Станцию. Она обещала сестре подчиниться материнской воле, но ожидала, что воля эта будет совсем иной. Потребовав, чтобы дочери оставались на Станции, миссис Дэшвуд лишила ее единственно возможного в ее истерическом состоянии утешения — нежного материнского сочувствия.

Элинор приняла меры, чтобы при сестре имя Уиллоби не упоминалось; и миссис Дженнингс, и сэр Джон, и даже миссис Палмер в ее присутствии о нем не заговаривали. Элинор жалела лишь, что их сдержанность не распространялась и на нее саму, но это было невозможно, и день за днем она выслушивала их гневные излияния.

Сэр Джон до сих пор не верил, что такое могло произойти.

— Пусть отправляется к дьяволу, там ему самое место! — восклицал он, размахивая своими огромными руками. Миссис Палмер была не менее возмущена, хотя и по-своему. Она собиралась немедленно порвать с ним всякое знакомство! И как радовалась она тому, что и не была с ним знакома! Она ненавидела его столь люто, что поклялась никогда не произносить его имени и сообщить всем своим друзьям и знакомым, какой он негодяй.

Спокойное и вежливое безразличие леди Мидлтон на самом деле проистекало из того, что она всецело была поглощена новым планом побега на родные острова. Несколько недель назад на заброшенном складе в северо-западном секторе Станции она обнаружила ветхую, но все еще годную к погружениям одноместную субмарину. С большим трудом перетащив эту железную глыбу в свой отсек, она спрятала ее за ящиками винных и прочих порошков. Каждую ночь, когда сэр Джон удалялся в спальню, леди Мидлтон забиралась в кабину субмарины и изучала рычаги и кнопки, пытаясь разобрать, что есть что, и мечтая однажды покинуть Станцию и вернуться домой.

Пока остальные донимали Элинор своим бесконечным возмущением, леди Мидлтон обдумывала строение двигательной установки или планировала свой маршрут. Ее явное безразличие к происходящему бальзамом проливалось на сердце Элинор, утомленной докучливой добротой остальных. Ей было приятно знать, что есть кто-то, кто не будет ни сопереживать, ни справляться о здоровье Марианны.

— Глубина погружения… — пробормотала однажды леди Мидлтон, когда они остались наедине. — Это тоже надо обдумать…

А когда Элинор сказала: «Простите?» — лишь надменно, загадочно улыбнулась и отошла прочь.

В начале февраля — не прошло еще и двух недель с тех пор, как доставили письмо Уиллоби — Элинор пришлось взять на себя тяжкую обязанность известить сестру о том, что он женат: свадьба завершилась великолепным раутом, с которого новобрачные удалились в изящном сорокапятифутовом ялике и, что самое ужасное, лейтмотивом раута были моряки, потерпевшие кораблекрушение. Марианна выслушала известия с упрямым спокойствием и поначалу не пролила не слезинки, но вскоре слезы хлынули вопреки ее желанию, и до самого вечера она пребывала в состоянии ничуть не менее прискорбном, чем в тот день, когда получила злосчастное письмо.

Чета Уиллоби покинула Станцию сразу после свадьбы, и в душе Элинор зародилась надежда, что Марианна опять начнет выходить с ней в свет, посещать подводные увеселения Станции и прибрежные магазинчики на Торговой набережной.

Тогда же им нанесли визит недавно погрузившиеся сестры Стил, которые были всеми приняты с искренней сердечностью. Лишь Элинор не была рада их видеть, не в последнюю очередь оттого, что стоило ей встретиться взглядом с Люси Стил, как она почувствовала, будто острый кинжал кромсает ее изнутри, а сознание погружается во тьму. Ей с трудом удалось овладеть собой.

— Полагаю, мисс Дэшвуд, когда погрузятся ваши брат и сестра, вы останетесь погостить у них, — сказала Люси.

— Не думаю, — ответила Элинор.

— Ах, что вы, ну как же иначе! И как мило со стороны миссис Дэшвуд отпустить вас одних так надолго!

— Надолго?! — вмешалась миссис Дженнингс. — Да они едва приехали!

Люси замолчала. Элинор закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и вновь почувствовала мучительную боль и увидела символ… все тот же символ, пятиконечную звезду, возникшую перед ее мысленным взором.

Что бы это могло значить? Голова у Элинор раскалывалась от боли, а кругом продолжался обмен любезностями. Почему снова и снова в присутствии сестер Стил ей являлся все тот же символ, всегда сопровождаемый невыносимой болью? Элинор решила посоветоваться с полковником Брендоном, который во многих вопросах проявлял удивительную мудрость, но тут же припомнила печальный рассказ о его семье и решила: полковник и так достаточно несчастен, не стоит тревожить его еще больше.

— Жаль, что нам нельзя повидать вашу сестрицу, — сказала Анна Стил. (Марианна покинула гостиную, когда объявили их прибытие.)

— Вы очень добры, — ответила Элинор, благодарная за внимание, вернувшее ее к действительности и отвлекшее от пятиконечного многогранника, угрожающе повисшего перед глазами. — Марианна тоже очень расстроится, что лишилась возможности повидаться с вами, но в последнее время ее измучили мигрени, и общество ей чрезвычайно вредно.

— Ай-ай, какая жалость! Но мы с Люси ее старые подруги! Я уверена, что мы бы ее не утомили. Конечно, мы будем вести себя тише, чем ведро мидий!

— И пахнуть гораздо меньше, — торопливо вставила Люси.

С изысканной вежливостью Элинор отклонила это предложение. Марианна, скорее всего, прилегла или в домашнем платье, она не сможет к ним спуститься.

Глава 33

В ту ночь Марианна спала плохо, ее мучили тревожные сны. Они снова жили в Норленде, и Уиллоби жил там же. Она прогуливалась с ним по пляжу, рядом радостно прыгал Месье Пьер. Остановившись, они посмотрели друг другу в глаза. Уиллоби нежно протянул ей руку — он снова стал собой, каким был в Бартон-коттедже. Но, взяв его за руку и ласково прижав ее к лицу, Марианна поняла, что это уже не рука, а извивающееся фиолетовое щупальце осьминога, и щупальце это зажимает ей рот. Задыхаясь, Марианна проснулась в слезах.

Элинор тоже мучили кошмары. Чудовищная пятиконечная фигура, переливавшаяся иссиня-фиолетовым и кроваво-красным, оживала перед ней, танцевала перед ее взором, пульсировала и вибрировала.

Вскоре после полуночи она внезапно проснулась; все ее тело дрожало, лоб был покрыт испариной. До самого утра Элинор вглядывалась в чернильные глубины за стеклом купола. Она не сомневалась, что видения имели целью не только напугать ее, они были предупреждением — но о чем? О вероломстве Уиллоби? Но как поздно в таком случае пришло это предупреждение!

Тусклое свечение проплывавшего большерота высветило крошечную трещинку в стекле — в том самом месте, где в него стучалась рыба-меч. Все еще встревоженная дурными предзнаменованиями сна и измученная сопровождавшей их болью, Элинор еле успела различить паутинку трещин, когда большерот отправился на охоту за незадачливой стайкой копепод и море снова погрузилось во тьму.