Book.

Интересно, почему домовые сами не могут полакомиться хозяйским добром – только если их угощают, причем от чистого сердца?

Переодевшись в любимый клетчатый халатик (немножко рваный, но критиков в семейных трусах тут, слава богу, уже нет!), я блаженно развалилась в кресле напротив телевизора, расставив на подлокотниках тарелки с яствами (называть их едой было кощунством). Федька вспрыгнул ко мне на колени и разлегся там уже в виде серого, лохматого и почти невесомого кота с шикарными белыми усищами.

– Забудь, – сыто промурлыкал он, подставляя мне щеку. – Найдем тебе др-р-ругого, получше!

Я почесала его за ухом, под подбородком. Урчание стало громче и басистей: «Хор-р-рошего, кр-р-расивого…»

– Мор-р-рдатого, – передразнила я. – Да ну их всех, Федька! Давай лучше какую-нибудь фантастику по видику посмотрим, посмеемся…

– Кстати, тебе Серафим звонил, – огорошил меня домовой. – Всего полчаса назад.

– Чего хотел? – осторожно поинтересовалась я.

Ответить Федька не успел – телефон снова запиликал.

– Алло?

– Это квартира Коробковой Елены Викторовны? – официально прорычала трубка.

– Вы не туда попали, – обреченно соврала я.

– Леночка, как тебе не стыдно обманывать начальство! – Голос Серафима Петровича загремел, кажется, из обеих мембран. – Я же тебя сразу узнал! Ты почему мобилку не берешь?

Потому что нарочно дома ее оставила, чтобы никто меня достать не мог.

– А если узнали – зачем спрашивали?

Шеф предпочел проигнорировать провокационный вопрос.

– Елена Викторовна, я хочу вас видеть!

Я злобно воткнула вилку обратно в гусиную ногу.

– Возьмите в третьем слева ящике мое личное дело. Там на первой странице большая цветная фотография.

– Леночка, не дури. Приезжай на работу.

– Но я же с нее только что вернулась! – возмутилась я. – Отчет у вас на столе, ведомость в бухгалтерии, кофе может сварить и Софья Павловна.

– Она сегодня пораньше отпросилась, – машинально возразил шеф. Пожилая секретарша обычно сидела в учреждении до последнего, каковым неизменно оказывался Серафим Петрович. – Стоп, стоп, не морочь мне голову! Какой кофе?! Леночка, у меня к тебе дело. Важное и серьезное.

– Ну? – Мало того, что на субботнее дежурство уговорили, так еще норовят вместо сокращенного дня удлиненный подсунуть!

– Я же сказал: важное, – многозначительно повторил шеф. – Надо поговорить с глазу на глаз.

– А может, все-таки с уха на ухо? – взмолилась я. – У меня тут стиральная машина работает, суп варится (наглая ложь, я терпеть не могу готовить; если бы не Федька, так бы на одних сосисках и сидела. В грязных джинсах)… И вообще, у меня сейчас ПМС, меня нельзя трогать!

Шеф замолчал, посопел и неуверенно (видно, слышал что-то такое от жены) поинтересовался:

– Это как?

– Паршивое Мужененавистническое Состояние! – Я щелкнула пультом, выключая телевизор. И так уже ясно, что придется ехать. Только и остается поворчать для самоутверждения.

– Леночка, – голос шефа стал вкрадчив и тих, что удивительным образом прибавило ему если не обаяния, то убедительности, – если через полча… нет, через двадцать минут ты не будешь у меня в кабинете, то твой ПМС будет расшифровываться иначе!

– Это как? – помимо воли заинтересовалась я.

– Последствия Мучительной Смерти! Живо!!!

Я ждал ее у подъезда.

«Я ухожу, – сказал парнишка ей сквозь грусть, —

Но ненадолго, ты жди меня, и я вернусь.

Эту песню часто играл Коля-контрактник из Забайкалья.

Он, как и ты, свою девчонку провожал,

Дарил цветы и на гитаре ей играл.

Чипсы кончились уж полчаса как. Наверное. Я покупал их в киоске – сто метров до угла дома и сразу за ним. Дощатая будка, где на одной стене в правом нижнем углу среди прочих «математических формул» из икс, игрек и йот наличествовало также одно коряво вырезанное уравнение: «С» плюс «Л» равно «груша на палочке». «С» означало Саня, «Л» – Люба, ну а груша по замыслу художника должна была являть сердце, пронзенное стрелой.

Надпись по-прежнему имелась – за два года киоск так и не удосужились подкрасить. И Саня был… как-то сумев не заполучить в сердце свинцовый подарок… и Люба была… только вот с любовью вышла осечка. Или, говоря иначе, сдохла любовь. Как дешевая батарейка. Видимо, такая же хреновая была…

Ну и плевать. Главное – водка в бутылке пока еще оставалась. И песня… что рефреном звучала в ушах без всякого плеера.

Песня… Коля говорил, что ей уже больше тридцати лет…

Развеет ветер над Даманским сизый дым.

Девчонка та давно встречается с другим.

Девчонка та, что обещала: «Подожду…»

Темно-красный «бумер» остановился точно напротив подъезда. Дверца открылась не сразу – ну как же, поцелуй на прощанье – эт почти святое. Лишь полминуты спустя мимо меня процокали каблучки.

Разумеется, она и не подумала вглядеться чуть повнимательнее в разлегшегося на траве алкаша в мятой камуфле. Больно надо…

Зато я смотрел – как она напоследок оборачивается, машет тому, в машине, и наконец исчезает за глухо лязгнувшей дверью. Потом неторопливо встал, подхватил бутылку, покачиваясь, обошел «бумер» спереди. Наклонился к щели между стеклом и крышей, из которой поднималась тонкая сизая полоска дыма, и старательно дыхнул. Увы – сидевший за рулем бугай не полыхнул синим спиртовым пламенем, а всего лишь брезгливо скривился. И чего, спрашивается? Ведь я не какую-то там бормотуху пил, а вполне себе «Кристалл»…

– Чё надо?!

– Братан… угости сигареткой, а!

«Братан» перекривился еще больше, однако все же опустил стекло и протянул мне даже не пачку, а – ух ты! – раскрытый портсигар.

– О, спасибо! – Я попытался сграбастать сразу три сигареты, но промахнулся и цапнул всего две, после чего сделал два шага назад, под фонарь, и, поднеся ладонь поближе, принялся внимательно разглядывать трофеи. Тонкие, светло-коричневые, с золотым ободком… да уж, это вам не «Прима». Небось, «Данхилл» какой-нибудь. Наверняка дорогие как сволочи, рассеянно подумал я, а затем уронил сигаретины и старательно растер их каблуком по асфальту.

– Эй, ты чё?!

Вне машины «братан» выглядел еще бугаистее – на полголовы выше меня, на полплеча шире, а видневшейся в складках шеи золотой цепью можно было бы слона к конуре приковать.

– Х… делаешь?!

– Так я эта… не курю, – соврал я, смахивая жухлый лист с рукава насквозь провонявшей табаком камуфляжки.