— Поди хоть говядины из нее нарежь.
— На кой? По такой жаре далеко не увезем… если она уже не завонялась.
— Подкопти над костром. Нам все равно ждать, пока мужики шоша не обдерут.
— Зачем?
— А безоары?
— Да ну их, пусть тоже забирают, — отмахнулась Рыска, которой не терпелось отсюда убраться.
— Жирно им будет!
По мнению Жара, хуже упущенной выгоды была только выгода, ушедшая к врагу. Вор, не трогая поясного кинжала, вытащил откуда-то «пырку», короткий широкий нож с обоюдоострым лезвием, и неуверенно подступил к туше. Разделывать коров парню давненько не приходилось, но где находится самое сочное мясо, он помнил.
Ночь выдалась прохладной, и стухнуть корова не успела. Цвету, правда, все равно была неаппетитного, темно-багрового с толстыми жилами. Парень выискал в сосняке одинокий ореховый куст, обстругал пяток веток попрямее и, длинными полосами нанизав на них мясо, подвесил над разведенным Рыской костром.
Мужики, сглатывая слюни, вдвое азартнее налегли на принесенные лопаты. Небось и корову до последней жилочки оприходуют, как только опасные гости уберутся восвояси.
Наконец тушу, обвязанную веревкой, выволокли из ямы. Шош оказался величиной с медведя, разве что тело подлинней, а лапы покороче. И когтищи такие же, черно-желтые, с Рыскину ладонь. А уж зу-у-убы!
— Вырви себе на память.
— Не-е, — поежилась девушка. Эдакую гадость с собой таскать!
Зверя ободрали быстро, чулком, только с головой возникла заминка — там шкура приросла крепко, каждым волокном. Но мужики, не растерявшись, перерубили шею лопатой и торжественно поволокли «добычу» в веску.
Мясо хищника выглядело еще противнее старой говядины, почти черное.
— Давай, потроши, — невозмутимо поторопил Альк.
— Как хоть эти безоары выглядят? — Жар снова вытащил «пырку» и, подпиливая, вспорол шошу брюхо от паха до грудины. В разрез выпятился какой-то орган, раздутый и синюшный. Вор недоверчиво ткнул в него кончиком ножа, и желудок в тот же миг лопнул, обдав друзей брызгами и жутким зловонием. Содержимое кашей вытекло наружу и расползлось по земле, оставив посередке островок из полупереваренной человеческой кисти.
— Чтоб тебя! — Жар выронил нож и шарахнулся, Рыска поспешно закрылась рукавом.
— Вот почему он так вяло нападал. На полный-то живот.
— Вяло?! — Вор подобрал ветвистый сук и спихнул страшную находку в яму, с глаз долой.
— Мне говорили, что обычно жертва даже не успевает вскрикнуть. Шош хватает ее за голову, мгновенно прокусывая череп.
— Если б там голова лежала, я б, наверное, точно в обморок хлопнулась, — пробормотала девушка, продолжая завороженно таращиться на тушу.
— Целую голову шошу не проглотить, — заверил Альк. — От силы — кусок черепа с глазом. Или челюсть. Поковыряйся-ка там хорошенько…
Подсомлевшее тело глухо ударилось задом о землю.
— Я, пожалуй, посижу немножко, — еле выговорил вор.
Запах жарящейся говядины теперь вызывал прямо противоположные чувства.
Ковыряться пришлось Рыске (впрочем, ей это было намного привычнее — на хуторе постоянно приходилось то птицу потрошить, то свиные и говяжьи кишки для колбас перемывать). Костей, к счастью, больше не попалось — видно, шош заглотил кисть первым куском, с голодухи. Безоары же оказались плоскими ноздреватыми камушками, будто слепленными из зеленого песка. Два размером со сливу и один поменьше.
— И что с ними теперь делать? — Девушка с отвращением поглядела на окровавленную (и добро б только окровавленную!) по локоть руку.
— Вымыть и продать в первой же лекарской лавке.
Рыска сунулась к торбе с баклагой — и застонала, вспомнив, что из-за привередливой крысы воды там осталось на донышке. Пришлось кое-как обтереть руку об траву, а последние капли извести на безоары. Приглядней они не стали, на засохшие какашки похожи.
— Сколько еще до нее, той лавки? — вздохнул Жар, наконец собравшись с силами и поднявшись.
— Лучин семь-восемь. Если опять какую-нибудь глупость не спорете.
— А до ручья? — жалобно спросила Рыска.
— В веске и помоешься.
— Ты что! — испугалась девушка. — Как я на люди-то в таком виде покажусь?
— Не переживай, людям будет очень приятно на тебя смотреть. «Какое счастье, что я и то выгляжу лучше этой мурзатой бродяжки»! — подумает самый распоследний бедняк и будет счастлив до вечера.
Но Рыска всполошилась еще больше.
— Нет уж, пусть несчастным ходит! И вообще, мы с тобой еще не договорили насчет…
— Ладно, будет тебе ручей по дороге, — нехотя согласился Альк. — Только начни ее наконец!
* * *
С одной коровой дело двигалось куда медленнее и муторнее.
Раньше друзья то подъезжали, то спешивались, а теперь кому-то все равно приходилось идти. Под двумя всадниками Милка быстро выдыхалась, высовывала язык и начинала укоризненно бурчать брюхом, как будто сейчас возьмет да лопнет. За три лучины едва прошли пять вешек.
Альк, больше не доверяя благоразумию спутников, пристально следил за дорогой.
— Ненавижу весчан, — неожиданно сказал он. — Тупое, жадное, трусливое быдло. Самим убивать — нет, что ты, грех! Хольга на макушку плюнет! А в лес с шошами вытолкать — пусть там подыхают — запросто. Корову из-за них потеряли. Ненавижу.
— А что мы с Жаром весчане — тебя не смущает? — обиженно спросила Рыска.
Альку полагалось бы ответить что-нибудь вроде «так вы же совсем другие!», но он промолчал. То ли не привык извиняться, то ли не желал врать.
— Мне, значит, к саврянским мужчинам плохо относиться нельзя, а тебе к ринтарским весчанам — можно? — настаивала девушка.
— Саврянские — такие же недоумки. И я никого не прошу меня любить. Можешь ненавидеть, на здоровье. Только в Мирины Шахты отвези, и я тоже сдержу свое обещание.
— Тогда вылезай у меня из-за пазухи! — Рыска быстро, размашисто шагала по дороге рядом с коровой, но крысу тряска ничуть не мешала: он продолжал невозмутимо сновать под платьем, ловко цепляясь коготками за ткань.
— С какой стати?
— А на кой мне там ненавистная крыса?
— Так, по крайней мере, ты меня не видишь. И я тебя тоже.
— Ты царапаешься!
— Что, уже и лапы размять нельзя?
— А по травке, по кочечкам поскакать не хочешь? — вкрадчиво предложила девушка, уже отбившая все пятки. На дне торбы лежали лапти, но Рыска берегла их для города — по камням ходить еще больнее.