Как всегда, самыми смелыми оказались неотесанные деревенщины. Топоча лаптями и подбадривая себя громкими возгласами, они кинулись на Лёна, сжимая кольцо. Волк метнулся туда-сюда, подпустил селян поближе и, сделав короткий выпад, тяпнул одного из них за лодыжку. Мужик с воплем скрючился, зверь легко вспрыгнул ему на спину и, пробежав по головам и плечам атакующих, перепрыгнул на крышу крайней палатки. Толпа с разочарованным воем пустилась в погоню, опрокидывая лотки. Но куда ей! Волк пронесся по крышам, как горный козел. Помедлив, рискованно сиганул на рыночную стену, повисел, подгребая лапами, подтянулся и был таков.
Преследователи врезались в стену, как сухой горох, спрессовав самых шустрых и ретивых. Стена треснула, но устояла. Дальнейшие события разворачивались за пределами моей видимости. За стеной завизжали, заголосили, зарычали, свист мечей смешался с топотом и ржанием. Нецензурно прокляв антимагическое поле, я бросилась вдоль стены к воротам. Там вздымалось облако пыли, три или четыре лошади без седоков улепетывали в разные стороны; стражники, благоразумно пережидавшие свару за стеной, пытались обуздать храпящих, встающих на дыбы коней, а кое-кто уже валялся на земле, заковыристо поминая родню Лёна. Как позже выяснилось, волк, вместо того чтобы напасть на всадников, метнулся в самую гущу копыт и проникновенно, на леденящей кровь ноте, завыл. Лошади обезумели. Побросав мечи и арбалеты, стражники спелыми грушами посыпались на землю. Никто из них не заметил, куда исчез волк; впрочем, впоследствии некоторые утверждали, что он обернулся черным вороном и улетел на восток.
Число воронов, истребленных до захода солнца, не поддавалось подсчету.
Десятник, ругаясь и охаживая плеткой приплясывающего на месте коня, громогласно поносил своё заметно поредевшее войско, магов, вампиров, оборотней и стрельбища вообще.
Внимание толпы переключилось на укушенного селянина. Катаясь по земле, тот выл от боли, сжимая покалеченную ногу. Рек крови не наблюдалось, и страдания потерпевшего носили скорее душевный характер. По легенде, укус оборотня заразен. И толпа, и укушенный с замиранием сердца ожидали первых симптомов. Я решительно пресекла это безобразие, предъявив знак Школы Чародеев (знак выдали после сдачи экзаменов за восьмой курс – это был простенький жетон с моим именем и оттиском Школьной печати), и во всеуслышание объявила, что укус оборотня опасен только ночью. Собственно говоря, я вообще сомневалась, что слюна Лёна обладает каким-либо мутационным действием, пусть бы даже дело происходило в полночь, в полнолуние и на перекрестке трех дорог. Толпа разочарованно заурчала, мужик притих и позволил мне осмотреть лодыжку. Две пары аккуратных дырочек по обе стороны кости выглядели несерьезно, даже кровь остановилась сама собой, и я ограничилась простеньким заклинанием от столбняка. Наложив повязку из трех платков, одолженных добросердечными зеваками, я посоветовала мужику промыть рану самогоном и принять эквивалентное количество этой чудотворной жидкости внутрь. Вторую часть рецепта мужик назидательно повторил подоспевшей супруге, не без труда прорвавшей тесное кольцо зевак.
Не интересуясь дальнейшей судьбой укушенного, я выбралась из толпы и поискала глазами знакомые лица. Маги, сами толком не опомнившись, пытались навести хоть какой-нибудь порядок и прекратить панику. Начали они со столба. Если с веснушчатым парнем, акробатом и котом проблем не возникло, то толстая баба только крепче стискивала ноги-руки и мычала. Антимагическая блокада продолжала действовать, и магистры крутились у столба, как лисы под орлиным гнездом. Наконец, поддавшись на уговоры, баба разжала… зубы. Корзина перевернулась в полете, яйца рассредоточились, и ни одно не миновало цели. Все попытки желающих взобраться по столбу потерпели неудачу. Освободив рот, баба ревела дурным голосом. Дедок, сидевший выше толстухи и жаждавший поскорее очутиться на земле, пихнул бабу ногой, и она медленно заскользила вниз. Таким жестоким способом он сопровождал ее до конца столба, но вместо благодарности толстуха кинулась на него с кулаками.
От дивного зрелища меня оторвал Учитель, одновременно чуть не оторвавший мне ухо.
– Вот ты где, паршивка! – вид наставника был ужасен. Глаза метали молнии, левая щека заляпана желтком, в слипшейся бороде – куски яичной скорлупы.
Я взвизгнула и повисла на ухе.
– А ну марш в Школу! Вечером я с тобой разберусь!
– За что?!
Вместо ответа он отвесил мне такую затрещину, что в глазах потемнело. Когда тьма немного рассеялась, я увидела спину Учителя, удалявшегося, как мне показалось, с моим левым ухом в руке. Паника по поводу оборотня сменилась стенаниями по поводу убытков. Купцы, потеряв дар речи, ломали руки над товаром, частью испорченным, частью разворованным. Толстая пегая свинья со счастливым рохканьем поддевала пятачком маковые бублики, втоптанные в грязь. Где-то неподалеку истошно голосила женщина.
Первым делом я схватилась за ухо и была немало поражена его наличием. Сложившиеся обстоятельства требовали решительных действий. Метнувшись туда-сюда, я увидела свою лошадь. Она задумчиво бродила по опустевшим рядам, подбирая с прилавков то морковку, то яблочко. Повод с обломком коновязи волочился по земле.
Вытащив из рядов упиравшуюся всеми четырьмя ногами кобылу, я вскочила в седло. Немного подумав, Ромашка прогнулась. Спина у нее была гибкая, как у кошки. Из толпы посыпались смешки и ехидные выкрики:
– Слазь с кобылы, девка, пополам разломишь!
– Надо же, а с виду такая худющая!
– Совесть надо иметь – над животиной бессловесной измываться!
Бессловесная и бессовестная животина упивалась произведенным эффектом, и я довольно грубо пырнула ее каблуком в бок. Ромашка тут же выпрямилась, возмущенно всхрапнула и легкой танцующей рысцой устремилась за черной гривой, мелькнувшей в просвете между палатками. На жеребце сидел Вал. Вовремя сообразил, что нужно увести коня, пока толпа не опомнилась, пока кто-нибудь ушлый не взвалил на него грехи законного владельца. Уже имели место публичные сожжения кошек и ворон, принадлежавших колдунам, уличенным в наведении порчи и сглазе.
Грива Вольта еще пару раз мелькнула вдалеке, а потом я безнадежно увязла в толпе и потеряла жеребца из виду. Будем надеяться, Вал отведет Вольта на Школьный двор – вряд ли тролль посмеет украсть коня у Повелителя Догевы. А впрочем, не исключено. Наемник есть наемник.
– Да вот же она, упыриная девка! Держи-и-и! – раздался из придорожной канавы пронзительный, чуть ли не бабий визг. Обернувшись, я узнала давешнего прыща и немного удивилась – ведь он на моих глазах выбрался из канавы и, прихрамывая, пустился наутек. Скорее всего, он снова сиганул в нее, чтобы пересидеть панику.
Я не сразу поняла, почему вокруг Ромашки образовалось свободное пространство. Лошадка, не раздумывая, потрусила вперед. Люди перед нами разбегались, как волны перед носом корабля, пока прямо по курсу не возник риф.
Риф – косая сажень в плечах – крепко сжимал в волосатых руках мясницкий топор с черным лезвием. Белый фартук рифа был забрызган бычьей и овечьей кровью. Подпустив нас на расстояние удара, мясник с утробным хаканьем рубанул по мне топором. Я не умела вольтижировать, но нужда заставила. Свесившись с противоположной удару стороны седла, я мазнула волосами по дороге, почувствовала, что левая нога вываливается из стремени, судорожно рванулась и, к крайнему своему удивлению, снова очутилась в седле… задом наперед. Ромашка, напуганная свистом топора и жутким хаком, встала на дыбы и прошлась передними копытами по белому колпаку мясника, после чего понесла, не разбирая дороги.