— Да, почти каждый день.
— Его манеры совсем иные, чем у его кузена.
— Да, совсем иные, но, мне кажется, мистер Дарси много выигрывает при более близком знакомстве.
— Неужели! — вскричал Уикхем с выражением, которое не ускользнуло от ее внимания. — И могу ли я спросить… — Но тут, спохватившись, ох добавил шутливым тоном: — Выигрывают его манеры? Снизошел ли он добавить к ним любезности? Ибо я не смею надеяться, — продолжал он более серьезно, понижая голос, — что он изменился в главном.
— О нет, — сказала Элизабет, — в главном, мне кажется, он такой же, каким был всегда.
По лицу Уикхема было видно, что он не знает, то ли радоваться ее словам, то ли заподозрить в них иной смысл. Что-то в ее выражении заставило его ждать ее дальнейших слов с тревогой и опасениями.
— Когда я сказала, что он много выигрывает при более близком знакомстве, я не имела в виду, будто его характер или манеры изменились, но то лишь, что при более близком знакомстве его натура становится понятнее.
Теперь тревога Уикхема выдала себя краской, залившей его щеки, и испугом в глазах. Несколько минут он молчал, а затем, подавив растерянность, снова обернулся к ней и сказал очень мягко:
— Вы знаете мои чувства к мистеру Дарси и легко поймете, как искренне я должен радоваться, что он оказался достаточно умен, чтобы приложить старания и попытаться хотя бы выглядеть порядочным человеком. В этом смысле его гордость может оказать услугу, если не ему, то многим другим, ибо она удержит его от тех низостей, жертвой которых стал я. Боюсь только, что того рода обходительность, какую, мне кажется, имели в виду вы, он лишь напускает на себя, когда гостит у тетушки, чьим добрым мнением он весьма дорожит. Я знаю, когда они бывали вместе, его страх перед ней всегда заставлял его нести себя осмотрительно, и во многом это следует объяснить его желанием добиться брака с мисс де Бэр, которого, я уверен, он весьма желает.
Элизабет не смогла не улыбнуться на эти его слова, но ответила лишь легким наклоном головы. Она поняла, что он хочет вновь вернуться к теме своих былых обид, но у нее не было никакого желания удружить ему. Остальная часть вечера прошла в усилиях с его стороны изображать обычную беспечную веселость, но вовлечь Элизабет в разговор ох больше не старался, и наконец они расстались со взаимным обменом любезностями и, возможно, со взаимным желанием никогда больше не встречаться.
Когда вечер кончился, Лидия уехала с миссис Фостер в Меритон, откуда им предстояло рано поутру отправиться в Брайтон. Ее прощание с родителями и сестрами было более шумным, чем трогательным. Слезы пролила только Китти, но плакала она от досады и зависти. Миссис Беннет не поскупилась на пожелания дочке всяких радостей и весьма настоятельно советовала ей веселиться столько, сколько она сможет, и имелись все основания полагать, что совет этот отнюдь не будет забыт. A громогласные восторги самой Лидии в минуты расставания не дали ей услышать более тихие слова прощания ее сестер.
Если бы Элизабет выводила свои заключения, наблюдая лишь собственную семью, она не смогла бы нарисовать приятную картину супружеского счастья и мирной домашней жизни. Ее отец, плененный юностью и красотой, а также мягкостью характера, которая словно бы всегда сопутствует юности и красоте, связал себя узами брака с женщиной, чья глуповатость и необразованность почти в самом начале брака убили в нем истинную любовь. Уважение, почитание и доверие исчезли навсегда, и все его понятия о семейном счастье были обмануты. Однако мистер Беннет не был склонен искать лекарства от разочарования, навлеченного на себя собственным легкомыслием, в тех удовольствиях, в которых люди слишком часто обретают утешение от последствий собственного легкомыслия или порока. Он любил сельскую жизнь и книги — они-то и служили ему главным источником его развлечений. Что до жены, то в этом смысле он был обязан ей лишь в той мере, в какой ее невежество и глупости его забавляли. Совсем не то счастье, каким обычно муж хочет быть обязанным жене. Но, когда иных развлечений нет, истинный философ довольствуется теми, какие ему остаются.
Элизабет, однако, никогда не была слепа к предосудительности поведения ее отца как мужа. Оно всегда причиняло ей боль; но она уважала его ум и образованность, с ней он был неизменно ласков, и из благодарности она старалась не думать о том, чего не могла не замечать, и изгоняла из своих мыслей постоянное нарушение декорума и правил приличия в отношениях с женой, которое, когда он выставлял ее в смешном виде перед их собственными дочерьми, заслуживало всяческого неодобрения. Однако никогда прежде ей не приходилось с такой силой чувствовать тягостность положения детей при столь необычном браке, и, пожалуй, впервые ей стало ясно, сколько зла причинял ее отец, столь неразумно распоряжаясь своим умственным превосходством, которое при верном его применении хотя бы удерживало его дочерей от легкомысленности, пусть и не могло пробудить рассудительность в его жене.
Как ни радовалась Элизабет отъезду Уикхема, других причин быть довольной переводом полка у нее не находилось. Званые вечера утратили недавнее веселье, развлечения стали менее разнообразными, а дома мать и Китти без устали сетовали на скуку, ввергая в уныние их домашний круг. И хотя Китти могла со временем обрести некоторый здравый смысл, так как тех, кто толкал ее на всякие безрассудства, теперь рядом не было, младшая сестра, чей характер внушал самые худшие опасения, напротив, должна была укрепиться в безрассудности из-за двойной угрозы — соблазнов морского курорта и близости военного лагеря. Вот так она обнаружила, как не раз обнаруживали и до нее, что событие, которое она нетерпеливо предвкушала, свершившись, не принесло с собой ожидаемого удовлетворения. И возникла необходимость назначить другой срок наступления счастливых дней, обрести иную мечту, чтобы сосредоточить на ней желания и надежды, и, вновь поддавшись радости предвкушения, найти утешение в настоящем и силы для нового разочарования. Теперь ее приятные мысли сосредоточились на путешествии по Озерному краю. Они поддерживали ее в те тягостные часы, на которые ее обрекло дурное настроение материи Китти. Если бы с ней поехала Джейн, ей больше нечего было бы желать.
«Но как удачно, — размышляла она, — что мне есть чего желать! Иначе меня неизбежно подстерегало бы новое разочарование. A если я буду все время сожалеть, что со мной нет сестры, то можно с правом надеяться на исполнение остальных моих желаний. Планы, в которых все сулит радость, всегда несбыточны, и от полного разочарования спасает только какое-то одно».
Уезжая, Лидия снято обещала писать матери и Китти часто и очень подробно, однако письма от нее приходили редко и были очень короткими. B письмах матери она сообщала очень мало, кроме того, что они только что вернулись из библиотеки, куда их проводили такие-то и такие-то офицеры и где она видела великолепные украшения, которые совсем свели ее с ума; что у нее новое платье или новый зонтик, и она описала бы их очень подробно, но ей надо торопиться — ее зовет миссис Фостер, чтобы ехать в лагерь. A из ее писем сестре можно было узнать и того меньше. Хотя они были заметно длиннее, она подчеркивала в них столько слов, что Китти никак не могла дать их прочесть кому-нибудь еще.