– Где территориально живут Булгаковы?
– Семь лет назад жили в Сабурове. Да, наверное, и сейчас там обитают. Вряд ли переехали. Квартирка у них была уж больно хорошая. Отличная трешка – просторная, светлая. Не в пример нашей коробке.
– Лен, мне нужен их адрес. Выручите?
– Всегда пожалуйста. Домой приедем, продиктую.
* * *
Зоя Федоровна встретила Катку по-матерински ласково. Катарине даже показалось, что низкорослая пенсионерка приняла ее совсем за другого человека.
– Меня зовут Катарина, – представилась Копейкина, ожидая услышать возглас удивления и виноватое «Извини, дочка, с возрастом зрение подводит».
Но удивления не последовало. Махнув рукой в сторону большой комнаты, Зоя пояснила:
– Алексея Витальевича радикулит скрутил. Второй день с постели не встает. Вы уж не обращайте на него внимания. Я сама вам все покажу.
В комнате на разобранном диване дремал седовласый мужчина.
– Заснул, – прошептала Зоя. – Да вы не стойте, идите сюда. Вот они, вазочки наши.
На придвинутом к окну столе стояли две вазы.
– Любуйтесь, – верещала Булгакова.
Алексей Витальевич открыл глаза.
– Зоя, кто пришел?
– Лешенька, это Катарина, за вазами.
Пенсионер привстал.
– Какая Катарина? – во взгляде главы семейства мелькнул испуг. – Не знаю я никакой Катарины. А ну отойди от ваз!
– Лешенька…
– Я тебе сто раз говорил, мне звонила Елизавета.
– Ой, – Зоя побледнела, – и правда.
– Не приближайся к вазам! – хрипел старик.
Катка подняла руки.
– Я вообще не двигаюсь.
– Ты кто?
– Катарина.
– Слышали уже. А где Елизавета?
– Не знаю, – честно ответила Катка.
– Я думала, вы собираетесь покупать вазы, – шептала Зоя Федоровна.
– Зойка, гони ее из квартиры. Ишь, чего надумала… а-а-а… спина окаянная.
– Лешенька, не шевелись.
– Гони, говорю, нахалку.
– Алексей Витальевич, позвольте, я все объясню. Произошло недоразумение. Мне не нужны ваши вазы, мне надо поговорить с вами о вашем сыне… о Максиме.
Булгаковы вздрогнули, словно по команде. Зоя Федоровна в мгновенье ока превратилась из милой старушки в суровую даму с гневным взглядом.
– У нас нет сына, – прочеканила она, присев на край дивана.
– Макс умер, – процедил Алексей.
– Когда?
– Давно.
– Но это неправда! – выпалила Катка. – У меня есть все основания полагать, что ваш сын жив.
– Вы плохо понимаете русскую речь? Вам же ясно сказали – Макс умер.
– От чего?
– Не ваше дело.
Ката не сдавалась:
– Могу я узнать, где именно он похоронен?
– Зоя, подай мне телефон. Я вызову милицию. Вопиющая наглость. Заявиться без приглашения в чужой дом и устроить хозяевам допрос с пристрастием. Вас посадят на пятнадцать суток! Вы пожалеете! Вам не сойдет это с рук!
– Неужели трудно ответить на вопрос?
– У нас нет сына, – шипела Булгакова. – Поняла, нет! Проваливай отсюда!
Засучив рукава, Зоя встала и приблизилась к Катке вплотную.
– Проваливай подобру-поздорову. Иначе я за себя не ручаюсь.
Отступая к входной двери, Копейкина с ужасом смотрела в налитые злобой глаза пенсионерки.
– Вы хотя бы можете…
– Нет! – взвизгнула та. – Не могу! Прочь! И не смей к нам заявляться! Я участковому пожалуюсь.
Вытолкав Кату на лестничную площадку, Зоя Федоровна с силой хлопнула дверью.
– Ну и манеры. Чего они так взвились? С ума сойти.
– Уходи! Нечего здесь вынюхивать! – слышалось из квартиры. – Макса нет в живых. Он умер! Умер! Давно!
* * *
Розалия Станиславовна позвонила в начале одиннадцатого.
– Ката, детка, ты дома?
– Я-то дома, а вот где вы?
– В московской квартире.
– Что вы там делаете?
– Пироги пеку. Шутка. Детка, ты должна срочно ко мне приехать. Срочно!
Погладив по загривку Парамаунта, Копейкина закивала:
– Хорошо, сейчас приеду.
– Да мне плевать на твою занятость! – орала свекровь. – Я требую, чтобы ты немедленно села в машину и примчалась на квартиру.
– Я же сказала, еду.
– Мерзавка! Мне нужен мой парик! Черный! «Каре»! Привези сейчас же!
– Розалия Станиславовна, вы в порядке?
– Привези мне парик, стерва! Парик, черт тебя дери! Черный! «Каре»!
Свекрища отсоединилась.
Борясь с жгучим желанием набрать «ноль три», Катарина вышла в коридор и на ватных ногах дотопала до спальни Розалии.
Неужели у нее окончательно помутился рассудок?
Под болванкой, на которой покоился черный парик, лежал внушительных размеров конверт. На нем красным фломастером было выведено:
«Катарине Копейкиной! Секретно! Вскрыть в случае опасности!»
Покрывшись липким потом, Ката распечатала конверт, выудив из него сложенный вдвое альбомный лист.
«Катарина, детка, – писала Розалия. – Если ты читаешь это письмо, значит, моей жизни угрожает серьезная опасность. Я знаю, кто убил Софию! Я сама расследовала это дело. Я гений! Самый лучший детектив всех времен и народов! Мне полагается вручить Нобелевскую премию! Но сейчас мне нужна твоя помощь. Помоги!!! Спаси!!!
P.S. После того как прочтешь письмо, – съешь его. Вместе с конвертом. Нельзя оставлять улики.
Любящая тебя Розалия. Дочь гламура. Генерал частного сыска».
Наталья суетилась у плиты, когда в кухню ворвалась встревоженная Катка.
– Катуш, ты чего?
– Собирайся!
– Куда?
– Едем в Москву!
– А зачем?
– Объясню по дороге.
Выехав с территории коттеджного поселка, Катарина протянула Натке конверт.
– Я не знаю, что думать. То ли она действительно попала в беду, то ли это ее очередной бзик. Розалия столько раз ставила меня на уши, а в результате я всегда выглядела в глазах окружающих полной дурой. Господи, как же узнать? Как, Натка?
Пробежав глазами текст, Наталья пролепетала: