— Я постарался.
Рычагов сидел, задумчиво разглядывая монументальное серое здание, притаившееся у подножия Татр.
— Легализация денег, — продолжал говорить Клаус, — обойдется тебе процентов десять от суммы. К тому же учти, все пройдет под моим контролем и практически без риска. Бизнесменам, которые проводят легализацию…
— По-нашему, это называется отмыванием денег,. — напомнил Геннадий Федорович.
— Да-да, так вот, отмывка пройдет безболезненно.
Они связаны с властными структурами, там задействованы капиталы людей, близких к президенту, а свое благосостояние они делают на гуманитарной помощи. Так что гарантия стопроцентная.
— Словакия.., почему бы и нет? — пробормотал доктор Рычагов.
«Всегда получается немного не так, как думал. Влюбляешься в одну женщину, женишься на другой, рассчитываешь на одну страну, попадаешь в другую».
— Идет, — он протянул руку Клаусу.
Тот сильно пожал ее.
— Договорились!
— А теперь нам надо придумать, каким образом переправить деньги.
— Я столько всего вожу, Геннадий, через границу, что несколько десятков килограммов наличности проскочат незаметно.
— Но ты, надеюсь, не забыл о своем обещании работать потом со мной вместе с одним условием?
— С каким?
— Чтобы в нашей клинике не было ни одного пациента из России.
Клаус как-то странно вначале посмотрел на Рычагова, наверное, подумал:
«Наверное, он из каких-то идейных соображений решил перестать быть русским».
Но затем рассмеялся, поняв, что скорее всего такое условие связано с происхождением денег. И не жизнь в России надоела Рычагову, а из-за внезапного богатства ему грозит смерть.
— Я постараюсь сделать это как можно скорее, — сказал Клаус.
Юрий Михайлович Прошкин стоял перед зеркалом в ванной комнате. Затем не спеша, словно бы у него в запасе оставалось очень много времени, взял бритву «Браун», осмотрел ее, щелкнул клавишей и принялся методично выбривать острый подбородок и впалые щеки. Он делал это педантично, и по выражению глаз одного из помощников столичного прокурора было несложно догадаться, что это занятие доставляет ему удовольствие.
Его жена, проходя рядом с дверью в ванную комнату, остановилась, заглянула и негромко спросила:
— Юра, так мы идем в гости?
— В какие еще гости? — отставив бритву и изобразив недовольный вид, спросил Юрий Михайлович.
— Как же, ты что, забыл? Мы же с тобой вчера разговаривали.
— Вчера разговаривали?
— Ну да, вечером я тебе сказала, что мы приглашены в гости.
— О боже мой, — вздохнул Юрий Михайлович, — как же, дорогая, помню. Но, к сожалению…
— Ты еще скажи, что говорил мне, что не можешь, только я забыла.
— Да, я говорил, но, к сожалению…
— Что значит к сожалению? — лицо его супруги мгновенно сделалось предельно напряженным и моментально постарело.
— Дорогая, — это прозвучало фальшиво.
— Я тебе не дорогая.
Если до этого Маргарита Васильевна выглядела довольно-таки респектабельно и моложаво, то сейчас сразу же на ее лице стали видны прожитые годы. В зеркале Юрий Михайлович увидел отражение лица своей супруги, и ему захотелось плюнуть в раковину. Но он сдержался.
— Нет, я никуда не пойду, у меня важная встреча, причем по очень ответственному делу.
— Какая встреча? Ведь сегодня суббота!
— Это тебе суббота. Ты нигде не работаешь уже сколько лет, для тебя все дни — суббота и воскресенье.
А я работаю как проклятый, — помощник прокурора вновь прижал бритву к лицу, но сейчас уже стал заниматься своим любимым делом безо всякого удовольствия, чисто механически, водя бритвой то сверху вниз, то справа налево.
Он занимался бритьем довольно долго — минут десять. Его супруга все это время стояла у него за спиной, недовольно покусывая губы.
— Так ты идешь все-таки или нет?
— Ты еще не поняла?
— Я жду, пока поймешь ты!
Юрий Михайлович вылил в ладонь очень дорогой лосьон, и вылил его так много, что ароматная жидкость начала сочиться сквозь пальцы и капать на серо-голубые кафельные плитки пола.
— Отстань от меня! — в сердцах воскликнул мужчина, растирая лосьон по щекам и подбородку. — Отстань, говорю! Я же сказал, никуда не иду, у меня важное дело!
— Какое может быть дело в субботу?
— Важное, — бросил Юрий Михайлович.
— А, у тебя всегда важные дела. И вообще, мы за последних пару месяцев ни разу в люди не выходили.
А на кой черт мне нужны все твои побрякушки, шубы, сапоги, платья? Ничего мне не нужно. Я думала, подрастут дети, и мы с тобой будем, как люди, выходить в свет, общаться, веселиться. А ты опять со своими бандитами возишься и уделяешь им времени больше, чем мне, — женщина проговорила все это очень быстро, почти на одном дыхании, и даже раскраснелась от такой длинной тирады.
— Не дури.
— Ты еще скажи, что я дура.
— Не я это сказал, а ты.
Лицо мужчины осталось непроницаемым, лишь щеточка усов над верхней губой зашевелилась. Юрий Михайлович Прошкин гордился своими усами. Они у него всегда были аккуратно подстрижены и уложены так, будто бы он народный артист и прямо сейчас должен войти в кадр — изображать какого-нибудь степенного английского лорда с бесконечно длинной величественной родословной.
Юрий Михайлович еще раз взглянул на свое холеное отражение.
— Да если бы я с ними не возился, — сказал он отражению своей жены, — то у тебя бы ничего не было. Ходила бы в рваных колготках и жила бы в хрущевке с совмещенным санузлом и двумя маленькими проходными комнатами. Ютилась бы на кухоньке два на два. А так ты живешь как королева, ни в чем себе не отказывая. Захотела съездить за границу — пожалуйста, путевка, деньги, билеты — все, что хочешь. Захотела новую шубу — пожалуйста, муж дал деньги, поехала и купила. Захотела поменять машину — пожалуйста, поменяла. Что ты меня достаешь, надоело слушать!
— Но ты же обещал, — сменив гнев на милость, прошептала женщина.
— Обещал, но вчера вечером я еще не знал сегодняшнего распорядка, думал, что встреча будет отменена. Но ты же сама слышала, сама подала мне телефон, не могла сказать, что меня дома нет.
— Это что, тот самый звонок?
— Да, тот, — резко бросил Юрий Михайлович Прошкин и принялся хлопать себя по щекам.