– И когда маленький был, тоже ничего кроме голода не боялся?
– Ну, нет, когда я был маленький, я боялся толстых тёток, котлет с мухами, кнопок в лифте, тапочек в ванной, похоронных процессий, портретов полководцев, учебников анатомии, аквариумных рыбок и автоответчика, – сказал я чистую правду.
– И после этого ты называешь меня трусом?!
– Да. Потому что сам хорошо знаю, что такое бояться каждого колебания воздуха.
– И плавать ты не умел?
– В твоём возрасте я умел только играть на скрипке, – опять сказал я чистую правду.
– Вот ни фига себе! А я на контрабасе играю! Вернее, играл. После того, как я переболел ветрянкой, я забыл, как на нём играть.
Я заржал. История с контрабасом и ветрянкой мне понравилась.
– А кто тебя всему научил? – спросил Прохор.
– Улица.
– Улица научить не может, ей за это не платят.
– Значит, сам научился. Мне надоело быть вечно битым, и я начал давать сдачи.
– Здорово. А про секс ты мне всё наврал. Это не остров, это болезнь. Ей Настя болеет, сестра моя.
– Я никогда не вру. Это Настя врёт.
– Когда можно посадить на тебя летучую мышь?
– В любое удобное для тебя время.
– Ура! – Он постучал меня кулаком по плечу.
– Ура! – откликнулся я.
Мы ещё раз искупались, снова помутузили друг друга на песке и легли загорать.
«Не работа, а удовольствие», – подумалось мне.
– Прося! – послышался крик кухарки. – Обедать, а потом с папой гулять!
– Я пошёл, – вскочил Прохор. – Папка обещал меня в дельфинарий свозить!
Он побежал к Марии, а я вдруг почувствовал лёгкий укол ревности. Какой бы близкий контакт я не установил с мальчишкой, он никогда не бросится ко мне так, как бросился «гулять с папкой».
– Глеб! – вдруг окликнул меня с лестницы Прохор.
– Что?! – обернулся я.
– Ты парень что надо!
– А я что тебе говорил?!
Он убежал, а я пошёл плавать – бесконечно долго и бесконечно далеко.
Удовольствие, а не работа, думалось мне, и я тосковал, тосковал по Элке и по своей прошлой жизни, где я был простым учителем, а она амбициозной журналисткой, где мы пили кофе на тесной кухне, спали под одним одеялом, насмерть ссорились и бурно мирились, мечтали о будущем и вместе гуляли собаку…
«Элка! – мысленно звал я ту, прежнюю Элку, – незазнавшуюся, незабронзоввшую Беду. И куда всё ушло, куда пропало? Кофе, тесная кухня, общее одеяло, прогулки с собакой?!
Неужели слава и деньги способны лишить всех этих счастливых маленьких радостей? Почему для её бешеной славы не подходит наш старый диван? Почему её деньги не дают нам болтать вечерами на кухне и сидеть подолгу в обнимку?
Почему её успех заставляет меня быть фальшивым, лживым, приглаженным, пресным и безупречно одетым?!
Почему я не могу говорить, что хочу, ругаться и ржать, когда захочу?! Почему…
Любовь уходит, когда заканчивается свобода.
Я не ревную Беду ни к деньгам, ни к славе, ни к успеху, ни к её сумасшедшим поклонникам. Просто я мечтаю хоть одним глазком взглянуть на ту прежнюю Элку – весёлую, бесшабашную, плюющую на все условности, свободную как ветер в поле, в простых джинсах и без бриллиантов на каждом втором сантиметре тела.
Я хочу, чтобы та Элка меня любила, и мы шли, взявшись за руки, неизвестно куда…
* * *
Две недели пролетели незаметно.
Я каждый день занимался с Прохором, и мы добились больших успехов. С каждым занятием мальчишка становился всё смелее и раскованнее, приобретая замашки нормального десятилетнего пацана. Кроме плавания, я обучал его приёмам рукопашного боя и тому, что в школе называется ОБЖ – основам безопасности жизнедеятельности. Под этим скучным названием скрывались довольно интересные вещи – умение разводить костёр, знание приёмов оказания первой помощи, ориентирование в пространстве и ещё много чего. Но главное, я учил Прохора ничего не бояться, не теряться и смело смотреть жизни в глаза.
Успехи пацан делал колоссальные. Несмотря на его внешнюю хлипкость, Прохор оказался очень выносливым и сильным ребёнком. Всё, ну, или почти всё, что я с великим трудом постигал в десантуре, он осваивал с ловкостью и быстротой маленькой обезьянки.
В один прекрасный день я решил, что неплохо бы было обучить парня основам вождения автомобиля, а также показать устройство мотора. Согласовав этот вопрос с Ирмой Андреевной, я взялся за дело. Для начала нужно было объяснить Прохору «анатомию» машины. В качестве учебного пособия я взял свою старушенцию – двадцать первую «Волгу».
– Ты бы мне ещё телегу показал, – фыркнул Прохор. – Это не машина, а унитаз на колёсах!
– Что бы ты понимал в автомбилях! – возмутился я. – Двадцать первая «Волга» – лучшая из всех «Волг»!
– Вот у папки – машина!!! «Гелендваген»! Может, на ней погоняем?
– Думаю, что твой папка не сильно обрадуется, если мы погоняем на его тачке.
Я как в воду глядел. После беглого осмотра мотора и других внутренностей, Прохор попросился за руль, заявив, что он всё понял и всё умеет. Не увидев причин, чтобы ему отказать, я опрометчиво согласился.
Мальчишка стартанул с места, без труда справившись с жёстким сцеплением и тугой ручкой передач.
Я сидел рядом, на пассажирском сиденье, но не успел и глазом моргнуть, как моя старушенция, сделав рывок, пролетела над газоном, перескочила через невысокий бортик бассейна и нырнула в бирюзовую гладь воды.
Мы начали медленно погружаться на дно.
– Ой! – сказал Прохор, и, бросив руль, в панике полез на заднее сиденье.
Я схватил его за воротник и вернул на место.
– Капитан не должен оставлять свой корабль. Почему ты не тормозил?
– Я тормозил. Газом…
– Ясно. Так и запишем – тормозил как блондинка!
– Глее-е-еб! – заорал Прохор. Он попытался открыть дверь, но не смог, её плотно прижимала вода.
– Спокойно. Изучаем способ выживания в подобной ситуации. Как ты думаешь, что нужно делать?!
– Рыб кормить! – попытался сострить пацан и с перепугу шарахнулся со всего маху башкой в лобовое стекло, пытаясь выбить его. На лбу у него мгновенно набухла большая шишка.
Я видел, как из дома к бассейну бегут Ирма, Никас, Арно и кухарка. Все что-то громко орали, интенсивно размахивая руками.
Вода проникала в салон во все щели, постепенно заполняя его.
– А! – крикнул Прохор, округлившимися глазами глядя, как «Волга» всё больше и больше уходит под воду. – А-а!