Чувство напряжения не оставило, даже когда колеса побежали по бетонной полосе стамбульского аэропорта. Мы миновали контроль, нас подхватили под руки, встречающие взяли наши чемоданы, что большей частью вещи Кристины, и куда столько набрала, не понимаю, в огромном дорогом лимузине доставили к побережью, но напряжение еще где-то ворочалось, подозрительное и тяжелое. И только когда нас передали из рук в руки на роскошнейшую яхту, узел в желудке развязался.
– Уф, – сказал я, – ну, надеюсь…
– Что вас беспокоит, Владимир Юрьевич?
– Барбос, – ответил я. – Он так на меня посмотрел, когда я передал поводок в руки отца! Как будто я его предал.
– Но ведь только на недельку! – сообщила она мне новость. – Отоспится на свежем воздухе, белок погоняет на даче…
Она, не замолкая ни на миг, счастливо щебетала, в каюте не возжелала оставаться ни минуты, хотя в такой каюте и короли бы сочли за счастье полежать на диване. Я застал ее на палубе, тонкие пальцы вцепились в поручни, хотя яхта неслась по волнам совершенно бесшумно и без всякой качки, опять новые технологии будущего поколения, на автостраде и то качнет больше…
– Разве это не счастье? – спросила она.
– Счастье на стороне того, – ответил я осторожно, – кто доволен.
– Я довольна? Тоже мне писатель, слова не подберешь получше!
– Хе, те только за гроши.
Она сказала хитренько:
– Я готова заплатить хоть вечным рабством…
– Не начинай, – предупредил я, – а то один из моих предков точно такую же… в набежавшую волну прямо с яхты!
– Да после такого счастья…
– Ну вот и здорово, – определил я. – Всякое счастье уже хорошо. Почесать спину ничуть не хуже занятий поэзией, если способно доставить столько же радости.
Она метнула в мою сторону негодующий взгляд. А я подумал, что в самом деле должен быть счастлив, ибо сделал ее счастливой. Счастливые завоеватели мира основывают свое счастье на несчастиях миллионов людей, то есть отнимая счастье у них, а я сам создал и дал ей счастье и наслаждение… Гм, но что-то мне этого маловато для ощущения счастья. Был бы я ограниченный пастух или русский интеллигент, этого хватило бы с головой, но я человек завтрашнего дня…
И снова незримый холодный ветерок коснулся моей вдруг ставшей трепетной и проницаемой души. Нет, моей внутренней души, которая часть самой души. Счастье, что пришло само, уходя, либо бьет посуду, либо оставляет до отказа открытый газовый кран рядом с горящей свечой. Такого счастья лучше остерегаться. Счастье должно приходить к счастливому, как несчастья – к несчастливому, а какой из меня счастливец, если работа над моей Главной Книгой там же, где и несколько недель тому?
– Владимир Юрьевич, – прошептала Кристина. – Что с вами?
– А что со мной?
– Вы так побледнели…
– Сыро, наверное…
– Нет, у вас такое трагическое лицо…
– Как у Гамлета?
– Точно! Когда он размышляет: быть этому миру или не быть.
Мимо прошмыгнул не то матрос, не то стюард, в нашу сторону бросил восхищенно-почтительный взгляд. С нами обращаются как с коронованными особами. Нет, с теми понятно, короли просто вызывают любопытство, как бегемоты на прогулке по городским улицам, а на нас смотрят как на биллогейтсов, у которых в руках треть мировых богатств, вся компьютерная индустрия в кармане, но ездят, видите ли, на попутных яхтах, это ж почти автостопом.
Кристина цвела, да и мне льстило такое сдержанное поклонение. Впервые мне молча давали понять, что догадываются о моей истинной мощи. Понимают, что хозяевами планеты совсем недавно были короли, затем – политики, чуть позже – транснациональные компании, а вот теперь миром правим мы, инфисты. И они, простые люди, общаются с властелинами, находятся рядом, могут рассказать завидующим друзьям, а потом передать внукам, что были на расстоянии вытянутой руки от людей, что перекроили карту мира, уничтожили одни народы, создали другие, смели неинтересные им режимы.
Солнце на синем небе глубоких насыщенных тонов полыхает оранжевым, даже желтым. Я инстинктивно ожидал, что и остров, куда нас везут, окажется таким же раскаленно-желтым, как расплавленное золото, но когда на горизонте возникло зеленое пятнышко, Кристина навела на него бинокль и восторженно взвизгнула.
Среди голубовато-прозрачного океана плывет огромная сверкающая снегом льдина. Когда яхта приблизилась, я рассмотрел за белым песком пышную зелень, здания, но сперва волны набегают на снежно-белый песок, изумительно чистый, не запятнанный никакими примесями, так называемый кварцевый. Он уходит на сотни шагов в глубь острова, там трава, еще дальше – затейливо подстриженный кустарник, а почти в центре острова – воздушное, словно взлетающее здание. Архитектор сумел передать в нем технологическую деловитость наступающего века и в то же время праздничность самого сказочного места. А вокруг этого административного здания – ухоженные пальмы, семь роскошнейших дворцов, все на строго одинаковом расстоянии, все как будто из снов Шахерезады, султану Брунея позеленеть от зависти…
Кристина прошептала:
– Я такого даже в кино не видела.
– А такое и не должны показывать, – заметил я.
– Почему?
– А как насчет социального равенства?
Она заметила:
– В обществе равных возможностей… всякий может достичь этого богатства. Разве вы не сами достигли всего?
В ее словах крылся и подтекст, словно ждала, что вот щас, разомлев, расколюсь и выдам страшную тайну, что всему научили некие тибетские жрецы школы сунь-хунь-в-чай, обосновавшиеся в Урюпинске.
– Слишком большое богатство злит, – заметил я. – Да и к тому же… Вообще сомневаюсь, что остров все еще есть на картах.
– Разве такое возможно?
– Еще как, – заверил я. – Разве не заметила, что уже и в России начинают верить, что это Юса в одиночку победила гитлеровскую Германию?.. А убрать этот островок с карт проще, чем принизить победы советского народа.
Яхта красиво развернулась у причала. На пирсе громко и с воодушевлением грянул в медные трубы духовой оркестр в смешной старинной одежде. Дирижерской палочкой размахивала длинноногая девица в высоком кивере и пышных эполетах на голом теле. Правда, на ней блестят золотом широкие ремни, заменившие одежду, заодно приподнявшие крупные груди, те неминуемо обвисли бы под действием, увы, гравитации, на такой планете живем.
Кристина жмется ко мне, восторженно-испуганная. И куда делась ее раскованность, теперь она трепещущий зайчик, глаза как два блюдца, ротик то и дело открывается, как у рыбы.
С другой стороны пирса набежали смеющиеся девушки, все топлес, совали нам в руки цветы. Кристина погрузила лицо в букет, подышала шумно, будто делала гипервентиляцию легких, а когда подняла на меня счастливые глаза, ее нос и щеки были усеяны золотыми комочками пыльцы.