Эти бомбы разносят и сбрасывают на головы журналисты. Они уже перестали быть наблюдателями войны. Теперь они не только участники, которые несут ту же ответственность, что и люди с оружием в руках, но гораздо большую, так как неизмеримо сильнее влияют на события. Журналисты гораздо в большей степени ответственны за жестокость и насилие, чем те, кто непосредственно их совершает.
Но, опять же, как пример того, в чьих руках канал: журналисты, которых нужно на самом деле расстреливать сразу же, как раньше поступали с диверсантами, сумели убедить военных с обеих сторон, что им, журналистам, нужно предоставить особые льготы. И уж ни к коем случае не посягать на их священные жизни! Странно, почему же тогда простые солдаты, участвующие в военных действиях, лишены права неприкосновенности? Оболваненный мир… На самом деле всякий солдат, завидев на спине какого-нибудь хмыря с телекамерой крупную надпись «ПРЕССА», должен тут же стрелять в эту надпись. А потом подойти и добить контрольным выстрелом. Потом можно еще и попинать всласть.
Вблизи зашлепали босые ступни. Это Кристина, накупавшись и назагоравшись, пришла на веранду, плюхнулась в кресло и здесь зачем-то обула туфли на высоком каблуке.
Я вздрогнул, рядом со столом остановился профессор Соммерг. Он чуть склонил голову, осведомился:
– Можно мне будет присоединиться к вашему обществу?
Так как он не спросил, а именно осведомился, я ответил со всей любезностью, на какую только был способен:
– Конечно-конечно, профессор! Мы будем только рады…
Он опустился в кресло, церемонный и ровный, как вытесанная из дерева доска с барельефом. Острое худое лицо было лишено выражения, но я ощутил в Соммерге некую борьбу. И засомневался, в самом ли деле рассчитано, чтобы я заметил и как-то среагировал.
– Мистер Владимир, – сказал он, – мистер Владимир… Я вижу, мои соотечественники постарались убедить вас, что наша страна защищена как нельзя лучше. Даже критиковали ее сами и указывали на якобы уязвимые места…
Кристина слушала со всем вниманием, я посматривал на Соммерга внимательно и настороженно. Если Челлестоун – мощнейший ум в Юсе, то Соммерг – острейший. Все президенты их страны ему не годились бы в подметки. Уж он должен понимать, насколько население его страны уязвимо для инфатаки!.. Это по ваххабитам или талибам трудно нанести удар – сильны в вере, непоколебимы в убеждениях, стойки в верности принципам.
А юсовцы… высоколобые понимают, что они в глубокой заднице, а низколобые то же самое чуют спинным мозгом. И те и другие потому уязвимы, что в душах у них – вакуум. Они сами хотят что-то получить, но свои спецы дать ничего не могут, а лихорадочно забивают им мозги и души вседозволенностью в сексе, высоким уровнем быта, свободой передвижения… но все это для желудка и того, что еще ниже, но беда в том, что юсовцы наконец-то нажрались, уже из ушей эта гребаная вседозволенность, уже хочется, смутно жаждется чего-то… постного, диетки, режима, ограничений, диктатуры, Гитлера… Похоже, это сейчас и страшит инфистов западного мира.
Только непонятно, почему все чаще обращают свои взоры в мою сторону.
– Не знаю, – ответил я дипломатично, – у меня пока что не сложилось какое-то определенное мнение.
Он вскинул седые брови.
– А вы что, ждете, когда оно сложится само?
– Совершенно верно, – ответил я любезно.
– Вы, – сказал он с преувеличенным удивлением, чтобы я понял, что он шутит, – человек, который умеет навязать свои взгляды целым народам!
– Но не себе, – вздохнул я. – С другой стороны, зачем? Я верю своему подсознанию. К какому заключению оно притопает, с тем и буду считаться.
От соседнего стола в нашу сторону ревниво поглядывал Челлестоун. Рядом с живым юрким Лакло и чопорным Лордером он, огромный и громогласный, выглядит и шумным немецким бюргером, и лавочником, и деревенским кузнецом, но только не одним из могущественнейших умов планеты. За неделю до отъезда я посмотрел его великолепный фильм… ну, не его, но созданный по шевелению его пальца. Фильм, который собрал восемь Оскаров, взявший награды на Каннах и еще кто знает каких их же карманных шоу.
В том фильме, где задействованы лучшие режиссеры и лучшие актеры, непонятные узбеко-таджико-казахи с азербайджанскими именами ведут с помощью США по странам Востока очередной нефтепровод. Ессно, в обход России. А русские диверсионные группы, что для западного менталитета тоже ессно, стараются его взорвать, а всех зверски убить, изнасиловать и разрезать на куски. Любовная линия, страсти, погони, а подспудно проводится мысль, повторяется не меньше семи раз, золотое число для мертвого вдалбливания, то есть, чтобы запало намертво, что США всеми силами стараются развивать экономику исламских стран, расположенных на юге России. Ну прямо всеми силами, ибо там не только лучшие специалисты-инженеры, хотя азербайджанцы, туркмены, таджики и прочие грузины – ого-го какие молодцы и само благородство, хоть и дикие, но и сам Джеймс Бонд всеми силами добивается, чтобы нефтепровод заработал, чтобы туземные страны стали богатыми, процветающими…
Челлестоун посматривал ревниво на Соммерга, а я с тихой завистью поглядывал на Челлестоуна. Вот у него власть так власть… Это не мои жалкие лекции в странном учебном заведении. Как часто мы что-то придумываем первыми, потом Запад все это покупает или тибрит, развивает, а мы в хвосте… в лучшем случае. Сейчас, к примеру, не в хвосте, а вовсе под хвостом.
Под рукой Челлестоуна несколько институтов, научно-исследовательских центров, множество лабораторий, своя мощная киностудия, несколько газет, три телеканала, плюс он может размещать заказы на фильмы в Голливуде, финансировать явно или тайно, привлекать к работе лучших сценаристов и режиссеров. Причем, те даже не будут подозревать, на кого работают и чей заказ выполняют.
Он перехватил мой взгляд, его рука с бокалом поднялась, приветствуя, затем он поднял к губам и осушил в три длинных глотка. Мне стало неловко, что-то не помню, чтобы я был именинником.
Челлестоун опустил бокал, вылез из кресла и направился к нам. У нашего стола еще три свободных кресла, за Челлестоуном вышколенно поднялась и пошла, дробно семеня длинными худыми ногами, очень красивая женщина, больше похожая на фотомодель.
– Не слушайте, – обратился Челлестоун ко мне, – что эта старая калоша наплетет про такого орла, как я!.. Он уже потерял нюх на великие замыслы… Потому все мои проекты он принимает в штыки… ха-ха, какое устаревшее сравнение, верно?
Он грузно сел, не дожидаясь, пока сядет дама, хотя какая она к черту дама, если на службе, а я ответил легко:
– Что вы, мы как раз говорили о вашем блокбастере. Говорят, он в первую же неделю собрал семьсот миллионов долларов?
Он весело подмигнул.
– Что делать, если у меня такая счастливая рука?.. Я ухлопал четыреста миллионов на этот фильм, уже списал их как на пропаганду, а он еще и приносит прибыль, да какую прибыль!.. Знали бы, сколько собрали за месяц по всему миру!