— Хочу.

— Что ж, ваше право… Только не питайте особых иллюзий, я сомневаюсь, чтобы вам удалось то, чего не смогли мы.

Я пожала плечами. Мужчины продолжали пить пиво, а я размышляла. Три трупа, двое мужчин и одна женщина, на груди вырезанные кресты.., смахивает на какой-то ритуал. В сочетании с тем, что я увидела в квартире Светки, и с тем, что говорила (или она бредила?) ее подруга Агнесса, напрашивается вывод, что так оно и есть. Светка, хоть голова ее и забита всякой чушью, все же женщина, справиться с ней несложно. Однако двое дюжих мужиков — совсем другое дело. Допустим, спецназовец был пьян в доску, и шофера предварительно специально напоили… Только к чему все эти сложности, если вокруг бомжей полно? И искать бы их или их убийцу никто не стал бы… Нет, если это ритуал, то выбор жертв настораживает. Или жертва должна отвечать каким-то определенным требованиям? Тогда что общего между Светкой и спецназовцем? Допустим, для разных целей необходимы разные жертвы, в одном случае мужчина, в другом женщина… Я тряхнула головой. Ладно, пока отложим, надеюсь, что-то прояснится после разговора с Марком Абрамовичем. Он был другом моего покойного деда, и на его желание помочь я очень рассчитывала.

— Адреса убитых вы, конечно, помните? — спросила я и улыбнулась, потому что Сева взглянул не по-доброму. Однажды мне сказали, что моя улыбка обезоруживает. Правда, говоривший не был трезв, да он и в трезвом виде не отличался большим умом и сообразительностью, но сейчас мне очень хотелось верить, что он прав.

— Я же сказал, никто вам не даст опубликовать.., ничего не записывайте, — погрустнел он. — И вообще, в случае чего, я вас не видел.

Через десять минут мы с Ковалевым покинули пивную. Сева остался там. Наверное, в целях конспирации.

— Ну как, удовлетворили свое любопытство? — спросил Алексей Дмитриевич. — Теперь куда?

— В морг.

— Не шутите так.

— Бросьте! Там нас встретят, как родных.

— Не сомневаюсь, — буркнул Ковалев, устраиваясь в машине. — Вы хорошо знаете Иоффе?

— Он держал меня на коленях, когда я была маленькой девочкой.

— Трогательно. Надеюсь, он прослезится от счастья. Главное, чтобы он не сообщил ребятам из ФСБ, что мы суем свой нос куда не просят. Они этого очень не любят.

— А вам, кстати, никто не мешает проводить свой отпуск в свое удовольствие. И в самом деле, ехали бы вы на рыбалку…

— Не на чем ехать. Денег нет, да и рыбалку я не люблю. Так что я лучше с вами. Кстати, вы не забыли, что обещали мне?

— В любое время, только свистните;

Он засмеялся и стал смотреть в окно.

Я очень надеялась застать друга своего деда на боевом посту.

* * *

Марк Абрамович Иоффе по праву считался лучшим патологоанатомом города, а мой дед был хирургом, и когда два друга-медика собирались вместе за столом, усидеть рядом могли лишь самые стойкие. Врачебный юмор сродни солдатскому, к нему надо привыкать с детства, не то желудок не выдержит. Цинизм странным образом сочетался в Марке Абрамовиче с добротой, он был очень отзывчивым и заботливым человеком, поэтому его все любили, а шуткам смеялись, хотя следовало бы плакать.

Я свернула во двор шестой городской больницы, проехала еще метров пятьсот и увидела старый двухэтажный особняк, снабженный соответствующей табличкой возле массивной двери. Ковалев, который отправился со мной, потянул за ручку, и дверь тяжело, со страшным скрипом открылась. Именно так, по моим представлениям, должны открываться врата ада. Но место, куда мы сейчас пришли, с моей точки зрения, мало чем от последнего отличалось.

Когда-то я, воспитывая в себе силу воли, устроилась в анатомичку уборщицей. Продержавшись первый месяц, я себя очень зауважала. Потом стала брать на работу томик Данте, а потом поняла, что смерть — явление довольно будничное, и именно так к ней следует относиться, чтобы сохранить присутствие духа.

Перед нами был длинный коридор. Ковалев притормозил и на меня поглядывал с беспокойством. Должно быть, боялся увидеть что-то жуткое, хотя такой страх боевому офицеру не к лицу, но мужчин не поймешь. Я уверенно прошла к кабинету под номером два и постучала. Мне не ответили, кабинет оказался заперт. Но из-за соседней двери доносились голоса, и я направилась туда. Алексей Дмитриевич мрачнел все больше. Может, о начальстве думал, которое за самодеятельность не похвалит, а может, и правда покойников боялся. Я постучала, но находившиеся внутри кабинета на стук внимания не обратили. Разговаривали там довольно громко, и я позволила себе войти без разрешения.

— Если с меня полставки снимут, пусть сами здесь копаются, — выговаривала кому-то грозного вида дама лет сорока.

— Симочка, ну как можно…

Возражавшая даме Валерия Федоровна, моя хорошая знакомая, в этот момент повернулась, увидела меня, и на лице ее отразилась целая гамма чувств — от удивления до испуга.

— Господи, Лана, что случилось?

— Ничего плохого, — заверила я с улыбкой.

— Здравствуй, солнышко, я и не знала, что ты приехала.

Валерия Федоровна пошла мне навстречу, раскинув руки. Расцеловала меня, для чего мне пришлось наклониться — она едва доставала мне до плеча, зато, по ее собственным словам, компенсировала недостаток роста большим весом. Она очень напоминала колобка. Круглолицая, светлоглазая, с ямочками на щеках. Женщина без возраста. Очень немногие знали, что Валерии Федоровне далеко за шестьдесят, она же предпочитала говорить, что ей «глубоко за тридцать».

— Давно в наших краях?

— Вчера приехала.

— У кого остановилась?

— В гостинице.

— С какой стати? Давай ко мне. Я сейчас одна.

Тут взгляд ее замер на бледном Ковалеве, и она улыбнулась еще шире. Ее коллеги — гневная сорокалетняя Симочка и мужчина дет двадцати семи — с интересом наблюдали за нами.

— Идем ко мне, — сказала Валерия Федоровна. Коридором мы двинулись к ее кабинету. — У тебя правда все в порядке? — посерьезнела она.

— Конечно.

— А почему с тобой молодой человек из милиции?

— Я не знала, что вы знакомы, — удивилась я.

— Мы незнакомы, — вроде бы тоже удивился Ковалев.

— Дети мои, милицейский — это не профессия, это диагноз. А в диагнозах я кое-что смыслю.

Входя в ее кабинет, я обратила внимание, что молодой мужчина тоже идет за нами.