— Как Гусельников себя чувствует?

— Нормально.

Я не стала язвить по поводу осведомленности Ковалева, памятуя отношение к нему коллег. От своих, как известно, нет секретов, могли шепнуть и о результатах вскрытия, и о прочем.

— Если бы его отравили, в организме наверняка обнаружили бы яд, — сказал он задумчиво.

— Необязательно. Яд мог быть длительного действия, состояние вице-губернатора ухудшалось постепенно, а он к врачу не обращался. За неделю следы яда… Не дает покоя иголка в сердце? — спросила я с улыбкой, перебив саму себя.

— Не дает, — нахмурился Ковалев. — Глупость, разумеется. Но как-то так.., свербит.

— Вот-вот. У меня тоже свербит. Я говорила, с этой чертовщиной не все так просто. Кстати, вчера смогла убедиться, что вызвала интерес у людей Меченого.

— О, черт! — досадливо выругался Алексей Дмитриевич. — Они что, были здесь?

— Я отправилась прогуляться, а они меня сопровождали.

— Откуда уверенность, что это его ребята?

— Один мой приятель узнал среди них двоих: Шалого и Гризли. Слышал о таких?

— Имел удовольствие. Гризли психопат, посадить его все никак не удается. Одна надежда, что его свои пристрелят. А что за приятель? — Голос Ковалева звучал ровно — почему, в самом деле, и не быть у меня приятелю, — но взгляд был весьма красноречив.

— Забавный такой парнишка.., случайно познакомились, — не стала я вдаваться в детали.

— И он узнал Гризли и Шалого? А чем занимается забавный парнишка?

— В карты проигрывает.

— Понятно. И ты с ним вчера прогуливалась?

— Но тебя-то не было, — улыбнулась я еще шире, очень надеясь, что за эту улыбку он простит мне что угодно.

— Знаешь что, переезжай ко мне.

— Без росписи? Мама бы это не одобрила.

— Я серьезно, — не обращая внимания на мою шутку, сказал он. — На гостинице сэкономишь, а главное, я буду чувствовать себя намного спокойнее.

— Разве я под присмотром?

— Ага. Если уж в деле появился Гризли, с тебя нельзя спускать глаз.

— Лучше, если твое начальство не будет в курсе, что наши отношения зашли так далеко. Тебе и без того не миновать хорошей головомойки.

Ему мой ответ не понравился, но возражать он не стал.

— То, что они появились, неудивительно, раз уж мы сами сунулись к Талызину.

— Я думаю, мое сходство со Светкой навело их на определенные мысли, и они пытаются поймать кого-то на живца. Вот только кого?

— Надеюсь, все же не психа, который вспарывает людям животы. Светлану они проворонили и… — Тут он нахмурился и взглянул сурово, точно это не они, а я Светку проворонила.

— Не каркай, — попросила я вежливо. — К тому же у меня есть ты. Есть?

— Есть. Предлагаю еще раз: переезжай ко мне. Мы явно недооцениваем реальную опасность.

— Не запугивай меня, я и так боюсь. Что там с убийством Агнессы?

— У следствия нет оснований предполагать, что убийство Светланы и убийство Агнессы совершил один и тот же человек. Хотя способ такой же изуверский, — не удержался он. — По поводу графика, на который ты обратила внимание. Оказывается, она работала сестрой милосердия, есть у нас сестринство при епархии. Так вот, сестры безвозмездно работают там, где всегда проблемы с медицинским персоналом: в домах инвалидов и престарелых, в психиатрических больницах. Она как раз работала в приюте для душевнобольных.

— Надо бы заглянуть туда, — кивнула я.

— Я звонил, договорился с главврачом. — Ковалев перевел взгляд на часы. — Она ждет нас через сорок минут.

— Ты больше не считаешь, что мы тратим время на ерунду? — не удержалась я.

— Если честно, я не знаю, что и думать.

* * *

До приюта мы добирались довольно долго. По дороге Ковалев объяснил, что открыт он был шесть лет назад, это не психушка в обычном понимании, скорее санаторий для душевнобольных. Если за них есть кому платить, они могут здесь жить годами. Приют существует за счет пожертвований, то есть всецело зависит от спонсоров. Правда, в них, похоже, недостатка нет.

Здание приюта было очень старым. Когда-то это был дом купца Мытищева, потом он отдал его под странноприимный дом. На территории кладбища, рядом с которым жил купец, стояла церковь XVI века с чудотворной иконой. Чтобы увидеть ее, в праздники сюда собиралось огромное количество народа, так что дар купца был весьма кстати. После революции церковь взорвали и на ее месте воздвигли памятник революционерам, погибшим в царских тюрьмах, а в доме попеременно были то конторы, то фабрика игрушек и, наконец, мастерская по изготовлению памятников. Кладбище, которое оказалось в черте города, вызывало постоянные споры. Никто не знал, что с ним делать. Предлагали превратить его в парк, но идея была настолько бредовая даже в те годы, что не прижилась. Потом предлагали восстановить церковь, но с этим тоже не спешили. Пока велись споры, кладбище продолжало существовать само по себе. На нем до сих пор иногда хоронят, конечно, тех, чьи родственники упокоились здесь ранее, и если позволяет место. Судьба странноприимного дома сложилась удачнее. Еще несколько лет назад это были развалины с обитаемым правым крылом, теперь я старое здание узнала с трудом: трехэтажное, с двумя восстановленными башнями из красного кирпича, на окнах стеклопакеты, дубовые двери. Ковалев прав, в спонсорах недостатка явно нет.

— Впечатляет; — кивнула я, въезжая на стоянку рядом с домом.

Вековые липы нависали над кирпичной оградой. Тишина здесь просто завораживала, хотя оживленная дорога проходила всего в двух десятках метров отсюда.

— Вот что, — сказала я Ковалеву. — Жди меня в машине. Одно дело я лезу и мешаю следствию, другое дело ты.

— Но… — начал он, но я уже шагала к дубовой двери. — Обойди с той стороны, — крикнул он мне вдогонку. — Там служебный вход. Назовешь свою фамилию.

Служебный вход выглядел скромнее, рядом с дверью звонок. Я позвонила и стала ждать. Минуты через три дверь приоткрылась, и я увидела не дюжего санитара, а худенькую старушку в белом переднике и косынке.

— Здравствуйте, — сказала она приветливо.

— Мы договаривались с главврачом, моя фамилия Алексеева.