На этом берегу кораблям негде было укрыться: ни залива, ни бухты, ни гавани. По всему берегу далеко в море уходили длинные песчаные отмели. А такие отмели для судна опаснее, чем выступающие из воды рифы. Они усиливают волнение, и бури здесь особенно свирепы. Судно, попавшее в бурную погоду на эти песчаные банки, обречено на верную гибель.
Естественно, что «Дункан» при этих условиях держался вдали. Джон Манглс, всегда очень осторожный, несомненно, не решился бы приблизиться к берегу. Таково было убеждение Тома Остина: он уверял, что «Дункан» находится на расстоянии не меньше пяти миль от берега.
Майор советовал своему нетерпеливому кузену покориться необходимости. Раз никак нельзя рассеять мрак, зачем же понапрасну утомлять свои глаза, тщетно всматриваясь в темный горизонт!
Высказав это, Мак-Наббс занялся устройством ночлега под прикрытием дюн. Здесь за последним ужином этого путешествия были съедены остатки провизии. Затем все, по примеру майора, вырыли себе в песке ямы, улеглись в них, укрылись до подбородка огромным одеялом песков и заснули тяжелым сном. Один Гленарван бодрствовал.
Дул сильный ветер, и океан все еще не успокаивался после бури. Волны с громовым шумом разбивались у отмелей. Гленарвана мучила тревога: здесь ли «Дункан»? Ведь нельзя было и думать, что корабль еще не дошел до установленного места встречи. 14 октября Гленарван покинул бухту Талькауано и 12 ноября достиг берегов Атлантического океана. Если в эти тридцать дней отряд пересек Чили, перевалил через Анды, перебрался через пампасы и Аргентинскую равнину, то, конечно, за это время «Дункан» успел обогнуть мыс Горн и достичь условленного места на противоположном берегу Американского материка. Такую быстроходную яхту ничто не могло задержать. Правда, недавно была буря, разыгрался сильный шторм, но «Дункан» был хорошим судном, а его капитан — хорошим моряком. И раз «Дункан» должен был прийти сюда, значит, он и пришел.
Эти размышления не могли, однако, успокоить Гленарвана. Когда сердце борется с рассудком, рассудок редко бывает победителем. А сердце Гленарвана тянулось к тем, кого он любил: к Элен, Мери Грант, матросам «Дункана». Гленарван бродил по пустынному берегу, на который набегали светившиеся фосфорическим блеском волны. Он всматривался, прислушивался. Порой ему казалось, что в море светится какой-то тусклый огонек.
«Я не ошибаюсь, — думал он, — я видел свет судового фонаря — фонаря «Дункана». Ах, почему глаза мои не в силах проникнуть сквозь этот мрак!»
И вдруг ему в голову пришла идея: Паганель уверял, что он никталоп. Паганель видит ночью! И Гленарван пошел будить Паганеля.
Ученый крепко спал в своей яме, как вдруг сильная рука извлекла его из этого песчаного ложа.
— Кто это? — крикнул Паганель.
— Это я, Паганель.
— Кто вы?
— Гленарван. Идемте, мне нужны ваши глаза.
— Мои глаза? — переспросил Паганель, протирая их.
— Да, ваши глаза — чтобы разглядеть в этой тьме наш «Дункан». Идемте же!
«Черт побери никталопию!» — сказал про себя географ, впрочем очень довольный тем, что может быть полезен Гленарвану.
Паганель вылез из своей ямы, потянулся и, разминая затекшие члены, побрел вслед за Гленарваном на берег. Гленарван попросил его вглядеться в темный морской горизонт. В течение нескольких минут ученый добросовестно занимался созерцанием.
— Ну? Вы ничего не видите? — спросил наконец Гленарван.
— Ничего! Да тут и кошка ничего бы в двух шагах не увидела.
— Ищите красный или зеленый свет, то есть фонари правого или левого борта.
— Не вижу ни зеленого, ни красного. Все черно! — ответил Паганель.
Глаза географа невольно смыкались. С полчаса он машинально ходил за своим нетерпеливым другом; время от времени его голова падала на грудь, и он резким движением снова поднимал ее. Он шел, как пьяный, не отвечая на вопросы и сам ничего не говоря. Гленарван посмотрел на Паганеля — Паганель спал на ходу. Тогда он взял ученого под руку, отвел его, не будя, к яме и укутал песком.
На рассвете всех поднял на ноги крик Гленарвана:
— «Дункан»! «Дункан»!
— Ура, ура! — отозвались его спутники, бросаясь к берегу. В самом деле, милях в пяти в открытом море виднелась яхта. Убрав нижние паруса, она шла под малыми парами. Дым из ее трубы терялся в утреннем тумане. Море было бурное, и судно такого тоннажа, как яхта, не могло без риска подойти к банкам.
Гленарван, вооружившись подзорной трубой Паганеля, следил за маневрами «Дункана». Джон Манглс, видимо, еще не заметил своих пассажиров. Яхта продолжала идти левым галсом под зарифленным марселем.
Но тут Талькав, зарядив свой карабин, выстрелил из него по направлению яхты. Все стали прислушиваться, а главное — вглядываться. Трижды, будя эхо в дюнах, прогремел карабин индейца.
Наконец над бортом яхты появился белый дымок.
— Они увидели нас! — воскликнул Гленарван. — Это пушка «Дункана»!
Еще несколько секунд — и глухой выстрел донесся до берега. «Дункан» сделал поворот и, ускорив ход, направился к берегу.
Вскоре в подзорную трубу стало видно, как от борта яхты отвалила шлюпка.
— Леди Элен не сможет сесть в шлюпку, — сказал Том Остин, — море слишком бурное.
— Джон Манглс тоже, — отозвался Мак-Наббс, — ему нельзя оставить судно.
— Сестра, сестра! — повторял Роберт, протягивая руки к яхте, которая сильно качалась на волнах.
— Ах, как мне не терпится попасть на «Дункан»! — воскликнул Гленарван.
— Терпение, Эдуард, — сказал майор. — Через два часа вы будете там.
Два часа! Но, конечно, шестивесельная шлюпка не могла проплыть оба конца в более короткий срок. Гленарван подошел к патагонцу, который, скрестив на груди руки, стоял рядом со своей Таукой и спокойно смотрел на волнующийся океан. Гленарван взял его за руку и, указывая на «Дункан», сказал:
— Едем с нами!
Индеец покачал тихонько головой.
— Едем, друг! — повторил Гленарван.
— Нет, — мягко ответил Талькав. — Здесь Таука, там пампасы, — прибавил он, со страстной любовью протянув руки к беспредельным степным просторам.
Гленарван понял, что индеец никогда не согласится покинуть прерию, где покоится прах его предков. Он знал, какую благоговейную привязанность питают эти сыны пустыни к своему родному краю. И он больше не настаивал — только крепко пожал Талькаву руку. Не настаивал он и тогда, когда тот с улыбкой отказался принять плату за свой труд, сказав:
— Из дружбы!
Взволнованный Гленарван ничего не смог ответить. Ему очень хотелось оставить честному индейцу хоть что-нибудь на память о друзьях-европейцах. Но у него ничего не было: и оружие и лошади — все погибло во время наводнения. Спутники его были не богаче. И вот, когда Гленарван ломал себе голову над тем, как отблагодарить бескорыстного проводника, его вдруг осенила счастливая мысль. Он вынул из своего бумажника драгоценный медальон с прекрасным портретом кисти Лоуренса и подал его индейцу.