Однако Его Величество не спешил к своим подданным. Из хижины вынесли какой-то предмет, накрытый листьями, и водрузили его в центре площади. Каково же было вполне естественное изумление обоих друзей, когда они узнали в предмете самую обыкновенную шарманку! По всей видимости, сей священный инструмент появлялся на свет Божий лишь во время торжественных церемоний в Нгале, и собравшиеся внимали скудному репертуару шарманки с восторгом первооткрывателейй.
— Да ведь это шарманка доктора Йогаузена! — сказал Джон Корт.
— Такой водонепроницаемый механизм может быть только у нее! — поддержал Макс Губер. — Теперь я понимаю, почему в ночь нашего прибытия в Нгалу мне почудилось, будто я слышу вальс Вебера над головой!
— И вы ничего не сказали нам об этом, Макс?
— Я думал, что мне приснилось, Джон!
— Что касается инструмента, — продолжал Джон Корт, — то я убежден: вагди притащили его из хижины доктора.
— После того, как растерзали беднягу!
Пышно разукрашенный вагди наверное, руководитель местного оркестра занял позицию перед инструментом и принялся крутить ручку.
И тотчас же вальс, которому не хватало нескольких нот, громко зазвучал к превеликому удовольствию аудитории.
Начался концерт, сменивший хореографические упражнения. Толпа внимала ему, покачивая головами, правда, не попадая в такт. Впрочем, звуки вальса явно не навевали ей тех вращательных движений, которые они сообщают цивилизованным людям Старого и Нового Света.
Как бы сознавая всю важность своего занятия, вагдийский дирижер с полной серьезностью все крутил и крутил рукоятку музыкального ящика.
Интересно, знает ли кто-нибудь в Нгале, что шарманка заключает в себе и другие мелодии? Таким вопросом задавался Джон Корт. Не могли ли как-нибудь случайно эти дикари обнаружить, что, нажав на пружину, можно заменить мелодию Вебера другой?
Как бы там ни было, после получаса, посвященного исключительно вальсу Вебера, исполнитель нажал на боковую клавишу, как это делает уличный шарманщик с инструментом, висящим у него на плече.
— Вот это да! — вырвалось у Макса Губера. — Здорово! Просто чудо…
Действительно чудо. Не иначе, как кто-нибудь обучил этих африканских дикарей обращению с механизмом, показал им, как извлекать из аппарата все мелодии, спрятанные в его утробе.
Затем ручка снова пришла в движение. И тотчас же на смену немецкой музыке пришла французская, полилась мелодия очень популярной душещипательной песенки "Милость Бога".
Всем известен этот «шедевр» Луизы Пюже. И каждый помнит, что куплет исполняется там в ля миноре на шестнадцати тактах, а рефрен в ля мажоре, согласно всем правилам искусства той поры.
— Ах несчастный!.. Ах негодяй! — прорычал Макс Губер,
и его возмущенные возгласы привлекли внимание, вызвав многозначительное перешептывание аудитории.
— Кто этот негодяй? — спросил Джон Корт. — Тот, который играет на шарманке?
— Нет! Тот, который ее изготовил! Чтобы сэкономить, он не заложил в ее нутро ни "до диеза", ни "соль диеза"! И этот припев, который должен звучать в ля мажоре: "Иди, мое дитя, прощай, На милость Бога…" — он исполняет в до мажоре!
— Да это… просто преступление! — со смехом воскликнул Джон Корт.
— А эти варвары ни черта не замечают… даже не возмущаются, как должен бы возмутиться каждый человек, наделенный слухом!
Нет! Никакого негодования не вызывала у вагди музыкальная халтура! Они совершенно иначе воспринимали преступный подлог! И если они не аплодировали, хотя и обладали могучими ладонями клакеров, [208] то физиономии их сияли блаженством, и все поведение и позы свидетельствовали о глубочайшем экстазе.
— Да уже только по одной этой причине их следует зачислить в разряд животных! — бурно возмущался Макс Губер.
Судя по всему, другие мотивы в шарманке отсутствовали, и немецкий вальс и французская песенка сменяли друг друга в течение следующего получаса. Прочие записи, скорее всего, были повреждены. Необходимые для вальса ноты, к счастью, были на месте, и немецкий композитор не вызывал у Макса Губера такого отвращения, как романсовые куплеты.
По окончании концерта танцы возобновились с удвоенным рвением, а крепкие напитки еще обильнее полились в вагдийские глотки. Солнце скатилось за макушки деревьев на западной стороне, и среди зелени загорелись факелы, освещая площадь, которой после коротких сумерек предстояло погрузиться в полную темноту.
Макс Губер и Джон Корт были сыты праздником по горло и уже подумывали о том, чтобы вернуться в свою хижину, когда Ло-Маи вдруг произнес:
— Мсело-Тала-Тала!
Неужели, правда?.. Его Величество решил все-таки лично принять восторги своего народа? И он соблаговолит наконец спуститься со своего Олимпа, недоступного простым смертным? И Джон Корт с Максом Губером решили остаться.
В самом деле, какое-то движение началось возле королевской хижины, ему отвечал глухой рокот толпы. Дверь открылась, построился конвой, начальник Рагги занял место во главе.
Почти тотчас появился трон — старый диван, задрапированный тряпками и листьями, он плыл на крепких плечах четырех носильщиков, а на нем торжественно восседал Его Величество, человек лет шестидесяти, с седыми волосами и бородой, весьма плотного сложения, так что ноша, вероятно, была нелегкой даже для бравых служителей; голову вместо короны украшал венок из зелени.
Кортеж [209] тронулся в путь, по всей видимости, с намерением обогнуть площадь, совершить круг почета перед верноподданными короля.
Вагди припали к земле, распростерлись ниц, застыли в коленопреклоненных позах в абсолютном молчании, как будто загипнотизированные явлением августейшего Мсело-Тала-Тала.
Монарх, впрочем, оставался вполне равнодушным к оказанным ему почестям, вероятно, он давно привык ко всеобщему поклонению, и его не трогал молитвенный экстаз толпы.
Мсело-Тала-Тала едва удостаивал ее легким поворотом головы. Ни единого жеста с его стороны, если не считать, что раза два или три он почесал длинный нос, вооруженный толстыми стеклами очков, что оправдывало его прозвище «Отец-Зеркало».
Двое друзей с напряженным вниманием разглядывали монарха, когда кортеж проходил мимо них.
— Да это же… человек! — с изумлением воскликнул Джон Корт.
— Человек? — переспросил Макс Губер.
— Ну да… человек… и к тому же белый!
— Неужели белый?!