Определив пять элементов орбиты кометы, Пальмирен Розет точно вычислил время, когда комета достигнет перигелия. Потом, обнаружив, к своей величайшей радости, что комета никем еще не открыта, он дал ей название Галлии, хоть ему и хотелось окрестить ее Пальмира или Розета. После этого он приступил к составлению обстоятельного доклада.
Невольно возникает вопрос, предвидел ли профессор возможность столкновения между Землей и Галлией.
Без сомнения, он знал, что столкновение не только возможно, но и неизбежно.
Мало сказать, что он обрадовался этому. То был исступленный восторг, астрономическая горячка. Подумать только! В ночь с 31 декабря на 1 января Землю заденет комета, и столкновение будет тем ужаснее, что оба светила летят в противоположных направлениях!
Всякий другой, испугавшись, немедленно уехал бы с Форментеры. Он же остался на посту. Мало того, что астроном не покинул острова, он еще утаил от всех свое открытие. Узнав из газет, что густые облака препятствуют наблюдениям на обоих континентах, и выяснив, что ни одна обсерватория не оповестила о новой комете, ученый проникся уверенностью, что он единственный, кто открыл ее.
Так оно и было на самом деле, и лишь это обстоятельство избавило род людской от ужасной паники, которая неизбежно распространилась бы среди обитателей Земли, знай они о грозящей опасности.
Итак, один лишь Пальмирен Розет предвидел столкновение Земли с неизвестной кометой, которая, блеснув ему в небе над Балеарскими островами, тщательно пряталась в других местах от взоров астрономов.
Профессор упрямо засел на Форментере, в особенности потому, что согласно его вычислениям хвостатое светило должно было удариться о Землю на юге Алжира. Он непременно хотел при этом присутствовать, так как комета обладала твердым ядром и «зрелище предстояло прелюбопытное»!
Столкновение совершилось; что до его последствий, то они нам уже известны. Пальмирен Розет мгновенно потерял из виду своего слугу Жозефа, и когда после долгого беспамятства пришел в себя, то оказался совершенно один на маленьком клочке суши. Это все, что осталось от Балеарских островов.
Профессор рассказал эту историю, прерывая ее сердитыми замечаниями и гневно хмуря брови, хотя внимательные слушатели не подавали к тому никакого повода. Он закончил следующими словами:
— После этого произошли важные перемены: перемещение стран света, уменьшение силы тяжести. Но я ни минуты не заблуждался, подобно вам, господа, ни минуты не думал, будто нахожусь еще на земном сфероиде. Нет! Земля продолжает свой путь в пространстве с неизменным спутником Луной, которая вовсе ее не покидала, она движется по обычной орбите, нисколько не изменившейся после катаклизма. Впрочем, комета, можно сказать, только зацепила Землю, оторвав от нее лишь несколько незначительных частиц, которые вы обнаружили во время плавания. Итак, все произошло как нельзя лучше, и нам не на что жаловаться. В самом деле, ведь комета могла либо раздавить нас при столкновении, либо слиться с земным шаром, и в обоих случаях мы не имели бы счастья странствовать по солнечной системе.
Пальмирен Розет говорил это с таким удовлетворенным видом, что никто не осмелился ему противоречить. Только Бен-Зуф дерзнул вставить замечание, что «ежели бы комета вместо Африки зацепила Монмартрский холм, тот, несомненно, устоял бы, и тогда…»
— Монмартр? — вскричал Пальмирен Розет. — Ваш холмик разнесло бы в пух и прах, как простую кочку!
— Кочку? — с негодованием воскликнул Бен-Зуф, задетый за живое. — Да мой холм сам ухватил бы на лету вашу паршивую комету и нахлобучил бы ее как шапку!
Чтобы пресечь этот неуместный спор, Гектор Сервадак заставил Бен-Зуфа замолчать, объяснив профессору, какие нелепые идеи вбил себе в голову его денщик о своем родном Монмартре.
Итак, инцидент был исчерпан, но Бен-Зуф так и не простил Пальмирену Розету презрительного отзыва о его родном холме!
Однако оставалось еще неизвестным, продолжал ли Пальмирен Розет свои астрономические наблюдения после катастрофы и к какому выводу он пришел относительно дальнейшей судьбы кометы. Вот что необходимо было узнать.
Лейтенант Прокофьев, опасаясь крутого нрава профессора, самым деликатным образом задал ему вопрос о пути движения Галлии в мировом пространстве и о времени ее обращения вокруг Солнца.
— Да, сударь, — отвечал Пальмирен Розет, — я определил путь следования моей кометы еще до столкновения, но потом мне пришлось произвести все вычисления заново.
— Почему же, господин профессор? — спросил лейтенант Прокофьев, несколько удивленный таким ответом.
— Потому что если земная орбита не изменилась после катаклизма, то об орбите Галлии этого сказать нельзя.
— Орбита Галлии изменилась?
— Да, я утверждаю это с полным правом, — ответил Пальмирен Розет, — так как мои позднейшие наблюдения были произведены с величайшей точностью.
— И вы вычислили элементы новой орбиты? — с живостью спросил лейтенант Прокофьев.
— Да, — не колеблясь, отвечал Пальмирен Розет.
— В таком случае вам известно…
— Вот что мне известно, сударь: Галлия задела Землю, находясь в восходящем узле, в два часа сорок семь минут тридцать пять и шесть десятых секунды пополуночи в ночь с тридцать первого декабря на первое января; десятого января она пересекла орбиту Венеры, пятнадцатого января оказалась в своем перигелии, затем снова пересекла орбиту Венеры, первого февраля достигла нисходящего узла, тринадцатого февраля перерезала орбиту Марса, десятого марта проникла в пояс малых планет, взяла себе в спутники Нерину…
— Все это мы уже знаем, дорогой профессор, — сказал Гектор Сервадак, — так как имели счастье найти ваши записки. Только там не было ни подписи, ни указания места.
— Да разве можно было сомневаться, что записки составлены мной?! — воскликнул профессор с гордостью. — Я же сотнями бросал их в море, я. Пальмирен Розет!
— Разумеется, сомневаться не приходилось! — любезно подтвердил, граф Тимашев.
Между тем никакого ответа относительно будущего Галлии присутствующие так и не получили. Казалось даже, что Пальмирен Розет избегает прямо отвечать на этот вопрос. Лейтенант Прокофьев собирался было повторить свою просьбу более настойчиво, но Гектор Сервадак, боясь рассердить старого чудака, перевел разговор:
— Кстати, дорогой учитель, чем вы объясняете, что при таком страшном столкновении мы все же дешево отделались?
— Это легко объяснить.
— Вы полагаете, что Земля не слишком пострадала, если не считать потери нескольких квадратных лье территории, и что, в частности, ось ее вращения не изменилась внезапно?
— Да, я так полагаю, капитан Сервадак, — отвечал Пальмирен Розет, — и вот на каком основании. Земля двигалась тогда со скоростью двадцати восьми тысяч восьмисот лье в час. Галлия — со скоростью пятидесяти семи тысяч лье. Представьте себе, что поезд, проходящий около восьмидесяти шести тысяч лье в час, налетел бы на препятствие. Сами можете судить, господа, каков был бы при этом толчок. Комета же, обладая ядром исключительной твердости, прошла сквозь Землю навылет, ничего не разрушив, подобно пуле, пущенной с близкого расстояния сквозь оконное стекло.