– Не годится. Что скажут соратники, если приму от вас помощь? Сразу вспомнят, как Гитлер встречался с промышленниками. Это было во всех учебниках, знают.
– А при чем здесь Гитлер?
Я отмахнулся.
– Это неважно, что ни при чем. Важно, что Гитлер. И что Гитлер встречался с промышленниками. Помните, была мода носить черные усики под носом в виде некой кляксы? Папанин, Чарли Чаплин… Но после Гитлера – перестали. Так что заголосят на всех перекрестках…
Он подумал, сказал нехотя:
– Тогда такой вариант… Эти ребята вступают в вашу партию. Они вполне русские, бывший спецназ ГРУ, патриоты, возражений у ваших соратников просто быть не может. Да я и сам, если честно, несмотря на некоторую неприязнь, готов пересмотреть некоторые взгляды на русский национализм. В смысле, с вашим нынешним курсом я согласен.
Я колебался, Юлия шевельнулась, подала голос:
– Борис Борисович, это хорошая идея.
– Хорошая, – подтвердил Куйбышенко. – Борис Борисович просто излишне щепетилен. Нет-нет, я понимаю, что нельзя быть в щепетильности «излишне», но вы уж чересчур… Так что мы выделяем ребят, а также машину с пуленепробиваемыми стеклами.
Машину, как выяснилось, выделили не только с пуленепробиваемыми стеклами, но и с такой обшивкой, что выдерживает прямое попадание из гранатомета и птурса, а с виду автомобиль как автомобиль. Я с полчаса привыкал к рулю, машина слушается бесподобно, но все-таки надо помнить, что по весу это почти легкий танк, тормозной путь великоват.
Двое крепких парней, что теперь члены РНИ, наблюдали с интересом, наконец один сказал дружески:
– Шеф, я понимаю, кто из нас не любит посидеть за рулем?.. Вот Брежнев сам водил машину… в свободное время. Но пока что вам придется пересесть на заднее сиденье.
Я нахмурился, заворчал, но умолк. Парни правы. На заднем сиденье безопаснее, к тому же я буду закрыт телохранителем, промышленники прислали такой автомобиль и таких ребят не зря.
Будучи детьми двадцать первого века, мы разместили новую программу сперва на сайтах в Интернете, потом во всех изданиях, которые предоставили для нее страницы. Таких оказалось, к нашему удивлению, масса. Газетчики вообще падки на любые сенсации, но приходится чаще всего довольствоваться скандалами, хотя каждый предпочел бы сенсационный «чистый» материал, а вот мы его как раз и дали.
Нашу программу печатали и перепечатывали, о ней спорили, устраивали дискуссии по телевидению. Я охрип, объясняя, что это нужно не только Америке, но прежде всего нам, что именно это даст миру, какие вызовет изменения. Я стал, к своему удивлению, едва ли не самой популярной персоной, да что там «едва ли», в самом деле самым популярным человеком: разве что на обложках журналов появиться не успел, но по жвачнику интервью со мной мелькали как в новостях, так и в созданных для этой цели передачах.
Кроме меня, газетчики осаждали еще и Власова с Юлией, она старалась уйти в тень, но это быстро раскусили, пришли в восторг и всякий раз окружали ее частоколом из микрофонов, я видел, как по ней пробегает рябь от частых фотовспышек.
Для съезда партии арендовали большой зал в ЦДЛ, литераторы в деньгах нуждаются, а раз уж платить не нам – расходы на себя любезно взял Союз промышленников России, – то почему бы не развернуться впервые так, как другие партии проводят все свои мероприятия?
Я запирался в кабинете, отключал телефон и проводил брейншторминг сам с собой, стараясь понять, чего же недостает. В прессе жаркие дебаты, мой рейтинг вырос просто невероятно, как и всей РНИ, теперь наверняка преодолеем пятипроцентный барьер и сможем создать в Думе фракцию, уже огромнейшая победа, будет крик по всем средствам массовой информации: не только в России, но и по всему миру. Воспрянут националисты в Германии, Франции, Австрии, Дании и везде-везде, где едва существуют. Еврейские средства массовой информации, а они все – еврейские, выступят с гневными призывами раздавить гадину, пока не сожрала всю культуру, вон уже рука к пистолету, президенты и канцлеры выступят с угрожающе-успокоительными заявлениями, деятели культуры ринутся в телестудии и заполонят все каналы рассказами, как это ужасно, что в обществе существует такой ужас, как национализм, все это хорошо, работает на мою РНИ, мои соратники ликуют, но я с тревогой смотрел на календарь.
На планерке собрались Белович, Бронштейн, Лукошин, Лысенко, из очередной поездки по регионам явился Власов, усталый, запыленный, с воспаленными глазами, словно неделю не слезал с верблюда, вглядываясь в слепящую даль пустыни. Отдышался, выпил два стакана воды, попросил Юлию сделать чайку, да побольше, а если и пожевать что-нибудь найдется, то вообще низкий поклон, все это время смотрел строго, как на школьника у доски, наконец укоризненно покачал головой.
– Не пройдет, Борис Борисович.
Я спросил настороженно:
– Что именно?
– А то самое. Такие вещи не делаются вот так наскоком. Шли-шли по прямой дороге, не сворачивали ни на пядь, а теперь вдруг такой крутой поворот? Не поймут.
Я сказал тоскливо:
– Я тоже… чувствую. Но ведь вы же понимаете, что я прав?
– Понимаю, – согласился Власов неожиданно. – Но вы не правы в выборе момента. Нельзя вот так вдруг. Мы – серьезная партия, а не легкомысленная школьница, у которой за день трижды меняются взгляды. Чтобы нам выступить с такой программой… нужен повод. Очень серьезный. Потому и слегка забуксовали.
Бронштейн сказал уязвленно:
– Ничуть! Посмотрите на кривую графика…
Я спросил Власова:
– Какой повод?
– Да любой, какой удастся истолковать в свою пользу. Мы же политики? К примеру, у нас появились сведения, что Китай выступил с притязанием на Дальний Восток.
– Они и сейчас…
Он протянул Юлии чашку, прищурился, сказал все еще хриплым, будто забитым пылью или промерзшим голосом:
– Юлечка, будьте так любезны… Да, я гляжу, только нам наплевать на уроки истории! А в других странах – не плюют. Там знают, что если на Россию попереть явно, то сомнем супостата, а потом еще в его логове спляшем на костях. Так было хоть с Наполеоном, хоть с Гитлером. Но если точить русскую твердыню втихую, как вот сейчас, то мы и не замечаем, как превращаемся в китайскую территорию. Да, Китай учел чужие ошибки! Он вообще не будет вводить сюда войска, но эти земли станут китайскими, это уже видим. Хуже всего то, что мы, я имею в виду россиян, такое медленное проникновение, а если говорить прямо – завоевание, вовсе не замечаем. Разве не так? А вот если бы Китай заявил в прессе…
Он с жадностью пил чай, я смотрел, как запрокидывается стакан, кадык двигается ровно, мощно, захватывая сразу по трети чашки, в кабинете затихли, зашевелился только Бронштейн, я увидел его вспыхнувшие глаза, кивнул ему, он слегка наклонил голову, я сказал: