Он закричал:
– Ты не понимаешь!.. Прийти и взять – это достойно.
– А что же недостойно?
– Выпрашивать!
– Взять – это убивая людей, сжигая села и города?
– Это война! – закричал он. – Огонь и кровь… Как иначе? Но это – слава, так завоевывают любовь женщин! Это жизнь…
Она воскликнула гневно:
– Жизнь?.. В мой дом ворвались убийцы, это жизнь?.. Ты, убийца, требуешь, чтобы я, твоя жертва и твоя пленница, еще и любила тебя, убийцу? Да лучше я умру!
В его глазах сверкнул огонь, он взревел, как раненый медведь. Она смело смотрела в его налитые кровью глаза. Он ощутил, как его рука взметнулась, послышался хлесткий удар.
Итания отлетела в сторону. Он остановившимися глазами смотрел, как ее тело оказалось на ложе. Итания тут же приподнялась и села, опираясь рукой о подушки. Другой рукой неверяще щупала щеку. На нежнейшей коже красным отпечатались пальцы, а уголок губы вздулся и распух, там показалась алая капелька крови.
Придон застонал. Больше всего хотелось упасть на колени и вымолить у нее прощение, а если нет, то вонзить себе в грудь кинжал и покончить со всей этой нелепостью, но он застыл, как врытый в землю каменный столб.
– Что я наделал… – прошептал он. – Я убил себя… Я убил…
Он весь вздрагивал, мышцы силились заставить ноги сдвинуться с места, унести предателя, вместо этого колени подогнулись, он поспешно сел на край ложа. Итания смотрела, как его крупное тело вздрогнуло, затряслось в конвульсиях. Он закрыл лицо ладонями, из могучей груди вырвался мучительный стон.
Итания не верила глазам, из-под пальцев выкатилась слеза, побежала по щеке, оставляя дымящуюся дорожку. Повисла на подбородке крохотным злым алмазиком, а когда сорвалась на грудь, там вспыхнул короткий огонек. Она слышала, что артане больше всего на свете стыдятся слез, но могучий и свирепый воитель плакал, в самом деле плакал, с трудом сдерживал стоны и рыдания, однако они прорывались, он мычал в нечеловеческой муке, его широкие и такие тяжелые плечи содрогались, это было как землетрясение, как потрясение всех основ…
Никто и никогда ее не бил, не коснулся даже пальцем, да что там пальцем – не слышала даже резкого слова, только улыбки со всех сторон, сладкая музыка и ласковые люди, но сейчас боль в быстро распухающей щеке отступила под натиском другого чувства, которого она не понимала.
– Ты страдаешь, – прошептала она.
Плечи Придона затряслись сильнее. Она осторожно села рядом, он мычал и раскачивался, сквозь растопыренные пальцы она видела смертельно бледное лицо, искаженное страданием.
– Ты страдаешь, – повторила она и сама заметила в своем голосе удивление.
Пальцы Придона вздрогнули, когда она коснулась его руки и попыталась отнять ладонь от лица. Он лишь прижал сильнее, страшась открыть мокрое лицо.
– Что мы наделали, – произнесла она, после паузы повторила с горечью: – Что мы наделали, Придон…
Его плечи затряслись сильнее, из-под плотно прижатых ладоней вырвался мучительный стон:
– Я все сломал!.. Как я мог…
– Это мы, – вздохнула она, с женской мудростью понимая, что первопричина не в нем, Придоне. Он стал игрушкой в руках могучих стихий, что управляют миром. Как и она, у которой не было ночи, чтобы не думала о Придоне, не мечтала о нем, не желала ему мучительной смерти… от которой спасла бы в последнюю минуту, выхватила из огня, выдернула бы из-под падающего ему на голову меча, чтобы понял, поверил, ощутил. – Это все случилось с нами, Придон…
Она наконец оторвала его ладони от лица, он взглянул на нее с такой страстной надеждой, что сердце ее защемило от сладкой боли. Этот могучий разоритель ее страны – всего лишь большой ребенок, что с неистовой страстью добивался ее… нет, могучий великан с пламенным сердцем и душой ребенка. Он даже не понимает, что на своем беге к ней рушит дома и города, как лесной олень походя разбрасывает купола муравейников. Говорят же, что мир мужчины – его крепость, но только снаружи. Внутри – это чаще всего комната ребенка…
Придон заставил себя посмотреть на то, что сделал, на что дерзнул. Сердце тяжелыми ударами разламывало изнутри грудь. Правая щека Итании покраснела и распухла, но сейчас в глазах нет ненависти, только безмерная грусть. Ему страстно захотелось умереть именно сейчас. Но так умереть, чтобы не безобразным трупом, а просто исчезнуть, превратиться в пыль, в воздух, что заполнит ее покои свежестью. Он так долго вскарабкивался на гору за этим редким нежным цветком, что, когда наконец добрался, сразу же… сломал!
Она сидела рядом, глаза в полумраке блестели. Он не видел, что в них, то ли внутренний свет, то ли слезы.
– Что мы наделали, Придон, – прошептала она. – Что мы наделали… Проклятые гордецы!
Он вздохнул, она видела, с каким огромным усилием он берет себя в руки, что значит – прячет свое нежное сердце в каменную скорлупу, лицо твердеет, в нем проступает нечеловеческая гордость. Артанин, во всем артанин. Живут красиво, умирают красиво… Ну, как понимают это.
– Все неважно, – ответил он глухо. – Все эти пожары, разоренные города… Люди все равно мрут, а дома рушатся от ветхости. Ничто не вечно. Я лишь ускорил… Зато – получил тебя.
Она покачала головой.
– Ты всего лишь вошел во дворец и взял меня силой. Так понимают твои люди, и, хуже всего, так считают по всей Куявии. Для твоих людей, как и для тебя, это повод для гордости: ворвались в чужую страну и взяли силой, но не все думают, как артане. Нас не спасет, даже если вдруг объявлю, что сама люблю тебя. Уже давно люблю. Никто не поверит. Ни артане, ни куявы. Все решат, что ты меня заставил сказать такое.
Он нахмурился, в голосе прозвучал металл:
– Я не собираюсь никому ничего объяснять.
– Почему?
– Это будет похоже, что я оправдываюсь!
Она коротко взглянула в его грозное лицо, опустила взор.
– Да, это будешь уже не ты.
Он едва не закричал, было видно, что он едва сдерживается:
– Я не могу оправдываться!
Она сказала тихо:
– Ты устал. Ты измучен. Ты даже со мной срываешься на крик… Что-то стряслось?
– Сегодня погибли Зброяр и Крок, – ответил он нехотя. – Молодые, красивые, чистые… Оба умели слагать песни! А убили их подло в спину. Виновных я не нашел, хотя, конечно, велел спалить ближайшее село. Плохо мне, Итания. Герои не должны погибать так… просто. А оба были героями. Теперь их нет… Я совсем не так все представлял… Но, что поделаешь, пусть теперь все идет, как… надо!
Он поднялся, уже с каменным решительным лицом, от слез ни следа, гордый и с прямой спиной. Длинный лес густых ресниц скрывал ее взор, бросая загадочную тень на бледные щеки, дыхание ее было учащенным, но он не ощутил в ней гнева.