Белозерц встрепенулся, вроде бы послышался далекий гул. Нет, показалось…
Ктырь вскрикнул за спиной:
– Смотрите, там все горит!
На том берегу, куда ушел с двумя сотнями отважных Придон, сейчас разгорались огни. Уже не костры, так могут гореть в степи если не дома, то шатры, телеги, повозки, весь огромный обоз с его хламом, тряпками, запасами дерева для луков, топорищ, древков копий, мотков тетивы…
– Рано, – сказал Белозерц властно. – Рано!
– Но они уже начали, – не унимался Ктырь.
– Рано, – повторил Белозерц. – Надо, чтобы и здесь все заметили. И чтобы поверили, что все войско переправилось на тот берег.
В темноте колыхалась тяжелая однообразная масса, словно поднималась талая вода, грозя выйти из берегов и захлестнуть весь мир. Белозерц слышал запах тысяч сильных тел, слышал сдержанное дыхание и даже сухое пряданье ушами, похожее на внезапный взлет из травы крупного кузнечика.
На него смотрели с ожиданием, он чувствовал, что смотрят, помимо военачальников, и тысячи пар глаз рядовых воинов, выждал еще, еще, а затем, взмолившись небу, чтобы удалось все рассчитать верно, крикнул:
– Вперед!.. Замостить ров!
Конский топот он услышал намного позже, а сперва кони пронеслись так тихо, словно копыта обмотали тряпками. Первые три сотни всадников проскакивали перед рвом по длинной дуге, швыряли заготовленные вязанки хвороста, а лишь потом Белозерц прокричал:
– На врага!
Вся конная масса ринулась в сторону огромного вала, отделившего их от мира, от жизни, от побед и красивой героической гибели с топором во вскинутой руке.
* * *
Во дворце тревожились, ждали вестей, ибо, по слухам, куявская армия блестяще окружила объединенное войско Придона и Оргоста, загнала их в мешок и даже отрезала от бегства глубоким рвом и высоким валом. Артанам оставалось только броситься на врага и погибнуть, причем половина погибнет еще во рву. Или же умереть с голоду, чтобы не сдаваться. Был еще вариант покончить всем самоубийством, это вполне в духе артан, хотя оставался шанс, что если попрыгают в бурное течение, то не все потонут, кого-то вода выбросит на берег, и если тот не умрет от сильнейшей простуды, уже почти зима, то может и уцелеть… до тех пор, пока не наткнется на шныряющих всюду в поисках артан куявов.
Слуги всерьез обсуждали, что последний вариант самый лучший: не придется закапывать десятки тысяч трупов артан, а закапывать надо, чтобы не было трупных болезней. Им в ответ резонно указывали на время года: за зиму зверье растащит даже кости, гнить весной будет нечему.
Итания не находила себе места, в груди свила гнездо боль, и злые змеи, поселившиеся там, постоянно вонзали отравленные зубы в сердце.
Но однажды далеко за городом звонко пропели трубы. Она услышала из своих высоких палат, встрепенулась. Возвращается человек, которого ненавидит и без которого жить не может. Возвращается с победой, так извещает о себе только победитель… но его победа – это унижение Куявии, разгром ее армий, кровь и разорение ее страны.
Придон поразился, когда Итания вышла навстречу бледная, похудевшая, с большими несмелыми глазами. Она не ждала его в своих покоях, но и не выбежала навстречу, как уже встречают некоторых из его героев, вон у Ктыря уже на седле что-то радостно визжащее и обнимающее за шею, целующее в глаза, щеки, брови, даже в уши, Придон взглянул только мельком, и то осталось впечатление искрящегося нетерпением счастья, а вот Итания смотрит грустно, с неловкой усмешкой. Сердце ее расколото: его победа – новое поражение ее Куявии.
Но и он сам на краткий миг показался ей не тем, который уезжал: стал выше, шире в плечах, пахнет силой и грубостью, движения стали бесцеремоннее, размашистее, перевязь сдернул через голову и швырнул в угол, не глядя, куда упадет его топор и что разобьет.
– Итания, – сказал он нежно, но голос его наполнил зал, эхо заметалось под сводами в поисках выхода. – Итания, я ни о чем не мог думать, как о тебе… Наверное, я наделал множество ошибок!
Она улыбнулась натянуто, ответила с усилием, чувствуя, что ее голос звучит тоже неестественно:
– Вряд ли, ведь ты малыми силами сумел разгромить огромнейшее войско и привезти в Куябу пополнение!
Ей вдруг почудилось, что они оба избегают смотреть друг другу в глаза, что-то пробежало мимо, какая-то неловкость, натянутость. Он поспешно обнял ее, она несмело прильнула к широкой груди, но так по крайней мере не надо смотреть друг другу в глаза. Ухо уловило стук огромного сердца, на плечи и на спину легли горячие ладони. Она прислушалась, нет, все по-прежнему, от него тот же жар, та же страсть, та же мечта вдвинуть ее в свою грудь, закрыть там, как в створках закрывает жемчужину раковина, и носить в своем сердце, оберегая от холода, зноя, ветра, чужих взглядов.
– Мы оба наделали множество ошибок, – шепнула она.
– Да, – согласился он неожиданно. – Да, Итания…
Он подхватил ее на руки, ее тонкие бледные руки обхватили его крепкую, прокаленную солнцем шею. Мрамор ступеней заискрился, приветствуя, поспешно лег под пыльные сапоги, повел к распахнутым дверям, где застенчиво юркнул под роскошный красный ковер. Стражи стукнули древками копий в пол, широкие улыбки на загорелых лицах, белые зубы, навстречу послушно потекли густые запахи, от которых отвык, но, оказывается, в этом аромате, если прислушаться, что-то есть и приятное…
Немножко изумленный, что воспринимает по-другому и запахи, и красоты дворца, которые раньше казались нелепыми, он гордо и нежно нес ее через весь дворец, и везде их приветствовали радостными криками.
Когда они были на лестнице, она спросила тихо, щекоча губами ухо:
– Как тебе удалось? Я страшилась, что ты погиб…
– Я? – изумился он. – Итания… я же бессмертен!
Она прижалась к его груди, уютно и надежно на этих широких плитах, шепнула:
– Придон… я все хотела спросить, но не решалась, если ты бессмертный, то почему был весь изранен? Если неуязвим…
Он поднялся на пролет, прежде чем ответил тихо:
– Итания, ты заметила, что я избегаю притрагиваться к мечу Хорса?.. Он и так, побывав у меня за спиной, наделил меня нечеловеческой мощью. Или потому, что это я собрал его из обломков? Не знаю. Но если вытащу его из ножен, то обрету всю мощь его… хозяина.
Ей стало страшно, прижалась, спрятала лицо у него на груди. Он нес ее бережно, почти не чувствовала его шагов. Только свет то нарастал, то снова уходил, она понимала, что проходят мимо светильников.
– И потому ты не взял этот меч?
Она услышала над ухом сдержанный смешок:
– Итания!.. Я даже топором, как ты уже заметила, не очень-то… Все твои родственники ушли если и не целы, то живы. А раны заживут.