Он сделал движение поймать, но орех прошел сквозь его тело. Я сказал наставительно:
— Сделать красивую картинку — еще не создать характер.
Он спросил растерянно:
— А на чем я попался?
— Да на всем, — ответил я безжалостно. — Даже на том, что в этом районе уже неделю как дороги автоматизированы, и на встречную полосу выскочить невозможно. Да и вообще…
Я отвернулся и пошел в здание, подумав по дороге, что вообще-то надо расширить зоны, запрещенные для импачей. С каждым днем они становятся совершеннее, а если учесть, что хватает образов, созданных чисто из хулиганских побуждений… ну, пусть не хулиганских, а так, бунтарских, что не облегчает ситуацию. Наоборот, усугубляет, ибо хулиганы — мелочь, а вот бунтарями бывают и весьма высокие умы…
Еще импач соврал насчет перехода улицы. Это простой обыватель, который смотрит только мыльные оперы, или блиповец могут в это поверить, но я-то знаю, что существует закон, запрещающий им переходить улицы, так как мешают водителям. Правда, в последнее время под давлением создателей импачей начали готовить законопроект, разрешающий им переходить в ночные часы, когда нет машин в зоне видимости, а также проселочные и прочие дороги, если, конечно, там нет в это время движения.
Впереди горячо спорят трое импачей, одетые в средневековые одежды, двое схватились за шпаги, а третий бегает вокруг и, хватаясь за волосы, выкрикивает что-то рифмованное.
Я прислушался — ого, да это Шекспир, сценка вроде бы из «Ромео и Джульетты», бессмертного, как говорили всегда, шедевра. Кто-то и сейчас так бездумно говорит, хотя уже не знает ни Шекспира, ни вообще литературной классики.
Последний вздох загнанной твари: литература и театр вышли на улицу и пытаются удержать внимание избалованного зрелищами читателя. Человек привык сидеть перед жвачником во все стены и смотреть мыльные оперы. Вот для него, стараясь переключить внимание на себя, и создают бытовые сцены прямо на улице…
Чуть дальше встретил еще пару театрализованных сцен. Все из прошлого, устроители шоу стараются пробудить интерес к классике, но сейчас это будет разве что интерес антрополога: как, слово «рогоносец» было оскорбительным? Из-за этого убивали?.. Из-за того, что жена с кем-то переспала, убивали и жену, и соперника?
Навстречу шел человек, улыбнулся, видя мое лицо, сказал успокаивающе:
— Сегодня акция по защите театров, не удивляйтесь!
— А что, — спросил я, — и театры… того?
— Давно, — ответил он довольно. — Чудаки, пытаются вернуть… Молодые, сил много, не хотят сдаваться…
Я перескочил канаву, сокращая путь, на той стороне улицы через оградку перелез грузный Гулько. Увидел меня, расплылся в широкой улыбке и погрозил пальцем:
— Несолидно, несолидно шефу так поступать…
— Исполнительному директору тоже, — ответил я в тон.
Обменявшись рукопожатием, пошли в сторону нашего здания плечом к плечу. Он пихнул меня в бок и молча указал на разукрашенный вход в ночной клуб. Рядом с закрытой до вечера на замок дверью красуется строгое предупреждение: «Сегодня вход только без нижней части одежды!»
— Это значит, — сказал Гулько язвительно, — хоть в меховой куртке, только чтоб без штанов!..
— И без трусов, — сказал я, — что гораздо интереснее. А что насчет туфель?
— Наверное, можно, — рассудил он. — А то ноги оттопчут! Эх, а я еще помню старые добрые времена молодости, когда даже без верхней части появиться на дискотеке казалось ох как круто!
— Правда? — спросил я.
— Клянусь, — сказал он. — Тогда даже «девушка, покажи сиськи!» выглядело наглостью! Правда-правда. Теперь и на пилотки не смотрят, если там нет ничего навороченного или необычного.
Я фыркнул:
— Ладно тебе. «Старые добрые…» Будто я их не помню! И было это всего лет пять тому.
— Правда? — спросил он неверяще. — Господи, как время летит… в смысле, ползет, а в него столько поместилось! Пять лет, а как будто десять эпох профыркнуло.
Возле входа в офис увидели Тимура, этот бодро топает с другой стороны. Судя по запачканной глиной штанине, тоже что-то перелезал или перепрыгивал запрещающее.
— Привет, привет, — сказал он жизнерадостно. — Что Тарас такой злой?
— Ночной клуб увидел, — пояснил я. — А это для него что красная тряпка либералу.
Тимур с интересом посмотрел на Гулько:
— А там круто?
Тарас рассерженно фыркнул:
— Интересно? Да там каждую ночь оргии Калигулы какие-то…
Тимур высокомерно нахмурился:
— Дорогой Тарасик, — сказал он брюзжаще, — я тебя всегда уважал, а не любил всяких дураков, что бездумно и безмозгло повторяют какую-то хрень, даже не задумываясь о ее смысле!
Гулько врубился, что камешек вообще-то в его адрес, сам обиделся моментально, но сказал вроде бы миролюбиво:
— Ты чего так на дураков кидаешься, будто они тебе чужие? Были оргии, я сам видел! В кине показывали. И Калигула был. Это царь такой в Риме. Еще до папы римского.
Тимур посмотрел снисходительно, как на дурачка:
— Да разве у него оргии? Собрал на пиру сто человек и велел всем трахаться!.. Ну, знаете, ребята, я не думал, что вы в области секса дикие, как непуганые гуси! Количество еще не качество. Вон сторонники открытого секса сегодня собирают на митинги протеста по десять тысяч, где прямо на площадях трахаются все со всеми, как с женщинами и мужчинами, так и с собаками!.. Смешно просто, когда повторяют, как попугаи…
Гулько сказал мирно:
— Да успокойся, успокойся. Мир меняется так стремительно, что некоторые не успевают. Вот и калигулят по старинке. И думают, что все еще круто.
Мы вошли в здание, охранник вскочил и бросил руку к виску. Думаю, ему самому нравится представлять, что охраняет особо важный объект. Мы кивнули ему, Тимур буркнул:
— За эпохой не успевают? Да оргии Калигулы переплюнули еще в Средневековье, когда на черных мессах вытворяли такое, Калигула удавился бы от зависти!.. А сейчас так и вовсе, Калигула — невинный младенец. Даже с тобой рядом.
Гулько покачал головой.
— Не-е-ет, — произнес он рассудительно. — У Калигулы были в самом деле оргии! Потому что их такими считали. У нас оргий быть не может, потому что уже придумать нечего, что не узаконено Госдумой, конгрессом, сенатом и кнессетом. И даже синедрионом вроде бы. Во всяком случае, папа римский разрешил все! Так что у нас разврата вообще нет. Мы чисты, хотя Содом и Гоморра перед нами — праведники.