– Ты со мной, – сказал он упрямо. – Ты принадлежишь мне.
– Ты можешь думать как хочешь, – возразила она с горечью. – Я буду принадлежать тебе, когда, будучи разлученная с тобой, вернусь к тебе по своей воле! Это и есть – принадлежать!
Ее голос чуточку дрогнул, она успела подумать, что проговорилась, ей втайне хотелось бы принадлежать так, чтобы из любой темницы, разметав ее, ринуться к нему, но, к счастью, занятый собой и своими терзаниями, он не заметил, как она на миг приоткрылась снова.
– Кто говорит о любви? – спросил он горько.
Она поперхнулась, сказала более ровным голосом:
– Ты прав, никто. Я была бы совсем сумасшедшей…
Она про себя договорила: «…раз все еще надеюсь, что ты меня поймешь», – и видела по лицу, что он договорил другое: «…если не попыталась бы в лагере врага не пустить в ход все воинские приемы». Но уговаривать, объяснять снова и снова чересчур унизительно. Она и так уже унизилась достаточно.
– Достаточно, – повторила вслух. – Я – пленница. Все.
– Ты – пленница, ты – почетная пленница, – добавил он.
– Не бывает почетных, – возразила она. – Плен всегда только позорный. Надень на меня оковы, куяв. Это поможет мне еще больше тебя возненавидеть.
Мне это очень нужно, добавила про себя.
* * *
Три дня Иггельд вообще не показывался в доме, а потом явился весь почерневший, в закопченных доспехах. Она видела, как он морщился, берег левую руку. На скуле пламенеет свежая ссадина, доспех посечен, глубокие зарубки на груди, а железо на плече изуродовано так, что видна пропитанная кровью повязка.
Он пробыл в доме не больше часа, за ним пришли лекари, увели почти насильно. Еще неделю не видела его, хотя, по слухам, уже оправился от ран и снова на драконе сражался с артанами. Все эти дни вздрагивала от шагов за дверью, прислушивалась с надеждой, а ночью едва дожидалась утра, чтобы спешить на кухню готовить еду, в надежде увидеть, как он сядет за стол, как будет иногда скользить по ней взглядом, стараясь, чтобы она этого не заметила. И она тоже будет стараться изо всех сил, чтобы не рассмотрел, как жадно за ним наблюдает.
Сегодня поздно вечером, так и не увидев его вообще, она вернулась в каморку, растянулась на жестком ложе и стала ждать, когда придет молчаливый Оследнюк и снимет с нее оковы, после чего за ним хлопнет дверь, прогремит задвигаемый с той стороны засов.
Все тело ныло, в душе горько и беспросветно. Она повернулась на бок, цепи громко звякнули.
– Да сколько я буду его ждать! – прошептала она в слезах. – Сколько?.. Я – человек, он этого не понимает. Все, кончено. Отныне и вовеки я перестаю его ждать…
Она отвернулась к стене, подогнула колени. Она уже начала проваливаться в сладкую полутьму, как дверь распахнулась с грохотом. В дверном проеме чернела, подсвеченная сзади, огромная фигура. Он постоял несколько мгновений, в ее каморке темно, только в узкое окошко проникает узкий луч лунного света. Блестка встрепенулась, сердце застучало в радостном ожидании. Если снова пригласит ее в постель, у нее не хватит духу отказаться…
Он встал на колени перед ее ложем, быстро и даже с суетливостью снял оковы, отбросил, как змею, в угол комнатки. Блестка не шевелилась, а он не встал, бережно снял с нее сапожки, так же осторожно опустил на пол рядом с ложем, вздохнул, начал подниматься, но вместо этого лишь прижался горячим лбом к ее ногам.
– Артанка, – донесся его хриплый голос, – что ты со мной делаешь?.. Я уже натыкаюсь на стены. Я прошу тебя, прими мир таким, какой он есть. Пойдем в мои покои, я хочу заснуть, обнимая тебя.
– Нет, – ответила она немного раньше, чем успела подумать.
– Артанка, – сказал он с угрозой. – Ты играешь с огнем. Я всегда считал себя овечкой, что любому зайчику уступит дорогу… но когда меня прижимали к стене, я зверел. Сейчас я вообще не знаю, что со мной, я готов на любую крайность…
– Ты видишь, – ответила она насмешливо, – как я вся дрожу.
– Артанка!
– Тебе есть что сказать, куяв?
– Я уже сказал, – ответил он сдавленным голосом.
– Я сказала тоже, – сказала она совсем тихо, хотя душа закричала громко и отчетливо, чтобы он ее не слушал, что она так не думает, это за нее говорит артанскость, а она сейчас совсем не артанка. – И ты меня слышал.
Она лежала на спине, так страшновато, чувствуешь себя совершенно беспомощной, а он медленно поднял голову, их взгляды встретились. Она смотрела с холодной ненавистью, причин много, он вздохнул, поднялся, постоял так, огромный, могучий и жалкий, как заблудившийся в темном лесу ребенок, снова вздохнул и, повернувшись, потащился к двери.
Не уходи, крикнула беззвучно. Ты нужен мне!.. Моя душа истосковалась по тебе, я ночами не сплю, вижу тебя, чувствую твои губы по всему телу, меня посещают странные сны, после которых даже днем к щекам приливает краска стыда. Не уходи, Иггельд, ты же должен чувствовать то же самое, что и я! Ведь было такое, было, что наши сердца стучали вместе, а души слились и была одна душа на двоих…
Он взялся за дверную ручку, остановился. Не уходи, вскрикнула она отчаянно, не шевеля губами. Спина Иггельда напряглась, будто боролся с собой. Блестка услышала прерывистый вздох, широкие плечи дрогнули, сгорбились, повернулся к ней, она поразилась выражению страдания на его лице.
Он снова покачнулся, словно дергала неведомая сила, но он боролся, противился, отпустил дверную ручку и сделал два шага к ней. Остановился, замер посреди комнаты, когда до жалкой постели артанки оставалось еще три шага.
– Я не могу, – ответил сдавленным голосом. – Наверное, у меня нет больше гордости… ты сокрушила меня, женщина. Но я все равно сделаю по-своему.
Она ахнула, он быстро шагнул к ней, словно перестал бороться с неведомой силой. Его рука с такой силой рванула на себя одеяло, что оно улетело к другой стене. В следующее мгновение он рухнул на колени и тут же навалился на нее. Блестка успела подогнуть ноги, от толчка Иггельд почти подлетел в воздух, но ринулся к ней снова.
Она вскочила и успела ударить его ногой. Метила в пах, но удар пришелся в бедро, от удара его развернуло, он вскрикнул, то ли от боли, то ли от ярости, ухватил за плечо, она вывернулась и нанесла сдвоенный удар ему в челюсть. Такими ударами замертво валила быков, но Иггельд только содрогнулся. Она ожидала, что колени его подогнутся, он мягко опустится на пол, но он всхрюкнул, тряхнул головой и ухватил в объятия.
К этому оказалась не готова, отчаянно задергалась, но могучие руки сжимали с такой силой, что перестала противиться, и он опустился с нею здесь же, на одеяло. Он на миг расслабил хватку, пытался коленом раздвинуть плотно сомкнутые ноги, и она с силой ударила лбом в переносицу. Ей показалось, что хрустнули кости.