Служанка задумалась, лицо дергалось, в глазах то загорался огонек, то гас. Наконец спросила, не отрывая взгляда от ее взволнованного лица:
– Но как же ты?.. Ты и Иггельд?
Блестка прошептала:
– Если я останусь… он погибнет.
Служанка смотрела пытливо.
– Ты его все-таки любишь?
– Не знаю, – ответила Блестка со слезами в голосе, – я ничего уже не знаю! Я его и ненавижу люто, за его тупость, за его слепоту, за его непонимание…
– Да, – сказала Пребрана понимающе, – я вижу, что ты думаешь больше о нем, чем о себе. Ты еще сама не понимаешь, но когда любишь, то думаешь не о себе, а о том, другом…
– И, – сказала Блестка решительно, – ему нельзя говорить, что я убежала потому, что тряслась за его жизнь. Это его оскорбит! Он горд, как артанин. Пусть думает, что он для меня только враг, захвативший меня силой. Так ему будет легче.
– Легче ли?
– Легче, – сказала она с отчаянием. Слезы безостановочно бежали по ее лицу. – Пусть считает, что я – тупая артанка, что так ничего и не поняла, не ощутила, не осознала. Такую легче забыть, выбросить из сердца, стереть из памяти. И легче будет… будет… с другой!
Она разрыдалась, Пребрана торопливо прижала ее к своей полной груди, и Блестка ревела и ревела, выплакивая всю горечь, всю несправедливость этого мира, где все не так, где все плохо и людям ничего не дано просто так, как подарок по их рождению.
– Я поговорю с родней, – ответила Пребрана тихо. – Ничего не обещаю, только поговорю. У меня есть двое племянников, что излазили здесь все горы. Один уверяет, что знает, как перебраться на ту сторону. Правда, он у меня такой герой, что может и приврать…
– А правда, что Шварн – твой сын?
– Правда. Но Шварн ни за что…
– Жаль, – сказала Блестка погасшим голосом, – можно бы на драконе…
– Я поговорю с племянником, – пообещала Пребрана.
Она тихонько подошла к двери, постучала. Загремел засов, Пребрана выскользнула в коридор, Блестка слышала там вздох облегчения стражника, снова загремели петли, потом послышались удаляющиеся шаги.
Когда она проснулась, в каморке чувствовалось утро, хотя за окном только-только начинался рассвет. Во всем теле ощущалась легкая чистая радость, из единственного узкого окошка лился свежий ночной воздух. Воздух чистый, с легким ароматом свежеиспеченного хлеба, да еще чуть-чуть улавливался запах дымка от кузницы внизу.
Она лежала на спине, предаваясь отдыху, пока по стене напротив не скользнул солнечный луч. Со двора послышались ржание, скрип тележных колес, звон цепи у колодца. Она вздрогнула, вспомнив, что вчера к стене подошли первые артане, сейчас там накапливается войско, скоро зазвенят мечи, послышатся крики, начнется свирепый пир топоров. Прольется кровь, вспыхнут пожары, закричат вдовы, заплачут осиротевшие дети…
Она торопливо оделась, сердце теперь стучало часто, тревожно. За ней долго никто не приходил, наконец дверь отворилась, вошли двое незнакомых стражей. Один подошел к ней с оковами, посматривал не то что с опаской, а брезгливо морщился и, как ей почудилось, смотрел на нее с надеждой: вдруг да откажется? Тогда он бы бросил эти цепи в угол и разрешил бы ей идти так… Второй, помоложе, держал острое копье наготове и сверлил ее колючими глазами.
Блестка сказала холодно:
– Не пугайтесь. Надевайте.
Старший без торопливости и особой охоты защелкнул оковы. Он посматривал на нее без страха, с уважением, в то время как второй не сводил с нее настороженных глаз.
– Какие новости? – спросила она.
– Артане разрушили башню мага, – сообщил старший. – Теперь располагаются по ту сторону… по-хозяйски.
– Понятно, – только и ответила она.
В этот день было не до вышивания, пришлось помогать Пребране месить и печь хлеб, караваев потребовалось много, вместе с Ефросиньей варила гороховую похлебку для воинов. В доме появилось много незнакомых мужчин, почти все в доспехах, с мечами на поясах. Ежечасно вбегали гонцы, Иггельд мелькнул только утром, исчез. По слухам, он на Черныше пытается остановить артан, что идут на помощь первому отряду. В горах узкие тропки, Иггельд и его дракон в состоянии драться там против целого войска.
– Не знает он артан, – прошептала она, – они с ним еще не дрались… по-настоящему.
К вечеру едва держалась на ногах, усталость поселилась и даже угнездилась в теле, а тяжелые оковы впервые стали ощущаться не только как оскорбление, но и как тяжесть. Но бесконечный пир наконец закончился, Пребрана, сама едва держась на ногах, сказала ей слабым голосом:
– Спасибо тебе, милая… Ты могла и не помогать нам, никто тебя не заставлял, мы это помним. Спасибо тебе за твою добрую душу!.. Иди отдыхай, тебе досталось сегодня больше, чем нам.
Блестка слабо улыбнулась, ноги подкашивались от усталости. Она поднялась по лестнице, тяжелые цепи замедляли движения, толчком распахнула дверь и, повалившись на ложе, стала ждать, когда же придут и снимут оковы. Негоже перед куявами выказывать слабость, но в последнее время обитатели дома перестали страшиться ее, кое-кто по своей воле приносит ей вина, мяса, сыра, натаскали для матраса вместо грубой соломы душистого сена. Когда узнали, что вина не пьет, подивились, но начали приносить молока, отвара из диких груш.
Издалека доносился привычный шум большого хозяйства. Хотя сейчас, с приходом артан, дом не засыпает, везде ходят, топают, бряцают железом. Те, убежавшие с равнин, не могут нарадоваться, что уцелели, что добрались живы, не замерзли, не сожраны горными дивами. Вот опять загорланили песню, слышен звон посуды, кто-то завопил: не то испуганно, не то радостно… Не понимают еще, что и здесь не отсидятся. Если артане пришли, то разнесут эту стену, какой бы крепкой ни выстроили, и ворвутся в Долину.
Она повернулась к стене, поджала колени. Вот-вот должен подойти Оследнюк, снимет оковы, она осмотрит лодыжки, их натерло и через голенища сапожек, коросту постоянно срывает оковами, ранки саднят. В коридоре послышались крики, топот, веселые вопли. Сорванными хриплыми голосами горланили песню. Блестка прислушалась, губы скривились в презрении.
Как можно горланить песни о веселых застольях, о покорных женщинах, о том, что с ними вытворяют мужчины… когда земля горит под ногами, когда они, как крысы, мечутся по своей же стране, не зная, в какой еще угол забиться, чтобы ускользнуть от карающего топора артан?
В дверь стукнули тяжелым. По ту сторону раздался грубый смех. Кто-то загорланил песню. Стукнули громче, а после третьего удара дверь распахнулась, с силой ударившись о стену. В коридоре полыхали смоляные факелы, несколько мужчин из числа гостей радостно заорали. Один крикнул ликующе: