— Смотря для кого, — заявил Герасим. «Мастера и Маргариту» он ещё не читал, но за Булгакова ему почему-то стало очень обидно.
— Каменев! Каменев! — вмешалась Ольга Борисовна. — О вкусах не спорят. К тому же мы пригласили Владимира Дионисовича прочитать спецкурс, посвященный мировой литературе, чтобы он познакомил вас со своей творческой точкой зрения.
— А я, между прочим, не спорю. — На скуластом лице Герасима воцарилось то самое упрямое выражение, за которое он и получил в свое время от Пашки Лунина прозвище Каменное Муму. — Я не спорю, — с мрачным видом повторил он, — и всегда уважаю чужое мнение.
Тут Варя не удержалась и фыркнула. Герасим с чужими мнениями считался редко. Исключением из этого правила был только дедушка Муму — Лев Львович, или Лев-в-квадрате, которого внук ужасно боялся, а потому, по возможности, с ним никогда не спорил.
— Ничего не вижу смешного, — кинул Герасим испепеляющий взгляд на Варвару. — Я уважаю, а вот Владимир Дионисович — нет.
— Однако, — несколько опешил от такого сопротивления Гриппов. В следующий момент он вполне овладел собой и высокомерно изрек: — Похвально, молодой человек, что вы с такой страстью защищаете классиков. Однако при этом неплохо бы знать и своих современников.
— Это он намекает, чтобы его портрет тоже повесили, — донесся с задней парты отчетливый шепот коротко стриженного верзилы Сени Баскакова.
По классу пронеслись смешки. Ольга Борисовна покраснела. Гриппов выскочил из-за стола. Казалось, он собирался вызвать Баскакова на дуэль.
— Допрыгался, Сенька, — тихо произнес маленький Вова Яковлев и на всякий случай вжался в стол.
Глаза Гриппова сделались ещё больше. И он вдруг загробным голосом начал читать:
Быть знаменитым некрасиво,
Не это поднимает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Гриппов умолк, однако за стол почему-то не вернулся. Он продолжал стоять прямо под портретом Пушкина работы Тропинина.
— Как хорошо! — выдохнула Наташка Дятлова. — Это, конечно, вы, Владимир Дионисович, написали?
— Это… не я, — с неохотою признался известный поэт и прозаик, который был совсем не прочь стать «притчей на устах у всех».
— Жалко, — посетовала Наташка. — Значит, это, наверное, стихи какого-нибудь вашего друга?
— Не друга, а в некотором роде старшего товарища, — с чувством собственной значимости отвечал Гриппов. — Это Борис Пастернак.
— Ах! — Дятлова вся подалась вперед. — Вы, наверное, с ним встречались!
— Только на страницах его книг, — внес ясность Владимир Дионисович. — Увы, судьба развела нас во времени. Борис Пастернак скончался, когда я ещё был ребенком.
— Как же повезло Пастернаку! — вырвалось у Герасима.
По классу вновь прокатились смешки. Гриппов не отреагировал. То ли не расслышал реплики Муму, то ли счел ниже своего достоинства отвечать.
— Знаете что, — спешно вмешалась Ольга Борисовна, — я бы хотела, Владимир Дионисович, для начала поговорить о вашем творчестве. Ребята подготовились. У них наверняка есть к вам множество интересных вопросов.
За неделю до сегодняшнего визита Ольга Борисовна и впрямь раздала ученикам несколько сборников произведений Владимира Дионисовича. Варе, Марго и Ивану достались стихи. А Герасиму и Павлу — последняя книга прозы, в обширном предисловии к которой автор напыщенно объявлял, что ему «наконец удалось нащупать литературно-виртуальную концепцию современной реальности». Герасим и Луна честно попытались разобраться, в чем суть этой концепции. Однако успеха не достигли. Поэтому, едва Ольга Борисовна умолкла, Герасим без обиняков объявил:
— У меня лично одни вопросы.
— Опять вы! — обратил к нему марсианский взгляд Владимир Дионисович. Так смотрят на человека, которого не видели добрых двадцать лет, а потом случайно повстречали на улице.
— Ну, — мрачно подтвердил Герасим. — Я вас, между прочим, целую неделю читал.
И он продемонстрировал книжку, из которой торчало множество закладок. Гриппова передернуло, однако он сдержался и, выдавив кислую улыбку, сказал:
— Кажется, молодой человек, вы серьезно поработали над творчеством скромного современника.
— Я все делаю серьезно, — заверил Муму.
— Тогда я вас слушаю, — сказал Гриппов, и голос у него почему-то сорвался.
— Нервничает, — еле слышно проговорила Варя. — Кажется, Муму, ты его достал.
Ольга Борисовна, по-видимому, была того же мнения и, спеша разрядить обстановку, обратилась к Гриппову:
— Владимир Дионисович, неплохо, если сперва вы сами расскажете о своей жизни, творчестве. А уж потом ребята вам зададут вопросы.
— Извольте, — легко согласился известный поэт и прозаик. — Родился в Петербурге, который тогда назывался Ленинградом. Жил в большой коммуналке, где, кроме нашей семьи, обитало ещё целых двадцать.
— Ну и ну, — прошептала Варвара на ухо Маргарите. — Кто бы мог подумать! Мне-то казалось, что он к нам прямо с Марса свалился.
— Все детство я спал на раскладушке! — все больше вдохновляясь, рассказывал Гриппов. — И на все двадцать семей у нас в квартире имелась только одна уборная. Каждое утро я стоял в большой очереди!
— Слушай, Луна, а какое отношение эта питерская коммуналка с её уборной имеет к его литературно-виртуальной концепции современной реальности? — спросил Герасим у Павла.
— По-моему, самое непосредственное, — усмехнулся розовощекий кудрявый Павел. — Он стоял в очереди и, чтобы отвлечься, думал о разном. Вот у него концепция и возникла.
— Наверное, ты прав, — проворчал Каменное Муму.
— Школу я все-таки закончил, — продолжал тем временем Владимир Дионисович. — Хотя протест мой зрел.
— Как интересно! — воскликнула Наташка Дятлова, которая первый раз в жизни видела живого известного поэта, а к тому же ещё и прозаика.
Владимиру Дионисовичу её внимание польстило. И он, стараясь смотреть на Наташку и не видеть порядком раздражавшего его Герасима, перелистнул ещё одну страницу своей доблестной биографии:
— После школы я поступил в университет. На филологический. Но мои взгляды на искусство не совпадали с концепциями консервативной профессуры. Мы с друзьями и единомышленниками создали литературный кружок «Вольные пилигримы». Разразился жуткий скандал. Нас обвинили в отрыве от народа, масонстве, пропаганде чуждых идей и религии. В общем, нас с треском выгнали. Мы ушли в андерграунд.
— Ах! — воскликнула Наташка Дятлова. Глаза её уже блестели от слез.