Слушавший ревниво Цибульский сказал саркастически:
— Ага, щас! Так мы их всех и примем. Разбежались.
Они вошли в кафе, я чуть замедлил шаг, вдруг ощутив, как пахнуло холодом мирового пространства. Цибульский, конечно же, прикалывается, мол, раздавать пропуска, кто пройдет через игольное ушко, а кто нет, будем мы. Но почему-то от такой шуточки мороз по коже, будто смотрю в дуло заряженной пушки, готовой выстрелить.
Может быть, потому, что у Цибульского чувство юмора на таком же уровне, как у моих ботинок, хотя острит постоянно.
Официантки быстро и ловко расставили тарелки с холодными закусками, бутылки с минеральной водой и соками. Арнольд Арнольдович жестом показал, что ему этой фигни не нужно, давайте сразу горячее жареное мясо.
К их столику подсел Орест Димыч, стеснялся, но все время заглядывал в рот Арнольду Арнольдовичу.
— А можно вопрос?..
— Ну-ну, — сказал Арнольд Арнольдович поощрительно.
— Я вот все думаю… Вы ведь столько мучений перенесли…
— Семь операций, — ответил Арнольд Арнольдович. Лицо его потемнело. — Семь операций. И полтора года без зубов.
— Все на жидкой еде? — ужаснулся Орест Димыч.
— Да.
— Не представляю! Стоило это тех мучений?
Арнольд Арнольдович сказал задумчиво:
— Как вам сказать… Все зависит от того, сколько планирую проскрипеть на этом свете. Сейчас мне семьдесят. Если не дотяну до семидесяти пяти, то проще было бы, вы правы, обойтись обычным протезом. Год сплошных и, скажем прямо, мучительных операций не стоит… возможно, не стоит двух-трехлетнего кайфа с беспроблемными зубами. Но если проживу до восьмидесяти или больше, то однозначно: стоило! Вообще-то планирую, тьфу-тьфу, с нашими возможностями прожить до ста лет. И тогда эти зубы сполна отработают все те муки, что я за них вынес.
Орест Димыч глубоко задумался, словно прикидывал свои шансы на подсадку костной ткани.
На стол передо мной поставили салат из рыбы, я ухватился за вилку, но помедлил, за мой стол пересел Глеб Модестович и знаком велел официантам ему подать тоже сюда.
— Дорогой Евгений, — обратился он ко мне, продолжая прерванный в офисе разговор, — кто-то из наших в прошлое время мудро заметил: «Кто не был радикалом в молодости — в старости будет сволочью». Потому не смущайтесь, если вы были крайне правым или крайне левым. Или вообще террористом. Если я вам скажу, кем были некоторые наши уважаемые руководители… вы за голову схватитесь.
Я пробормотал:
— Да, я слышал, что это как бы необходимый элемент развития… Но… гм… большинство населения благополучно пропускает эту стадию. Они сразу становятся благополучными и благопорядочными членами общества.
Тарасюк повернулся к нам, зло хохотнул:
— Сразу в сволочи!
Глеб Модестович поморщился.
— Дорогой Роберт Панасович, зачем так… резко. Просто они… не развиваются. Но вообще для общества это не является необходимым. Развиты должны быть только ведущие особи. А ведомые… им достаточно повышать рабочую квалификацию по мере роста научно-технического прогресса.
Тарасюк сказал едко:
— То-то я и заметил, что сволочей все больше. Время сволочей!
— Не перегибайте, — заметил Глеб Модестович мирно. — Это теперь называется иначе.
— Как?
— Ну… по-разному.
Тарасюк захохотал.
— Ну да, по-разному! Я сам могу дать несколько определений, как только вон те девушки пройдут дальше…
— Это называется, — сказал Глеб Модестович мягко, — реалистичным взглядом.
Я молча работал ножом и вилкой. Не мое дело пищать, когда общаются гиганты. Хотя, конечно, мне есть что сказать. Я вообще все чаще ловлю себя на том, что сказать мне есть что.
Цибульский, пожирая салат из овощей, поглядывал через витрину на шумную демонстрацию «зеленых», протестующих против вырубки леса в бассейне Амазонки. И лес им жалко, но главное, что за один только последний год там бесследно исчезло больше тысячи редких видов жуков, мух и комаров, а это невосполнимая потеря генофонда планеты.
Я никак не среагировал, но Тарасюк, тоже поглядывая на шумную демонстрацию, буркнул недовольно:
— Ишь, невосполнимая… Меньше комаров, кому вред?
Жуков пояснил:
— Эти чудики имеют в виду, что таких уже никогда не будет. А вдруг в их генах скрыт какой-нибудь секрет?
Глеб Модестович с удивлением посмотрел на него поверх очков, как на пещерного человека в звериной шкуре и с каменным топором в волосатой длани.
— Шутите? Генетики уже сейчас делают не то что мух, а свиней с заданными свойствами! Через три-пять лет можно будет менять и гены человека… Зачем нам комары? В лаборатории за неделю можно наделать разных насекомых больше, чем природа слепым перебором создала за три миллиарда лет!
Тарасюк спросил деловито:
— Так что, «зеленых» разогнать? Я щас распоряжусь.
Жуков фыркнул:
— И лишить Ореста Димыча работы? Это же он их создал и до сих пор руководит. Ты лучше смотри за хиппаками.
— Какими хиппаками? С Луны упал? После хиппарей десяток течений сменилось!
Жуков небрежно отмахнулся.
— Все они хиппаки. Всех в газенваген… Кстати, кто знает, дауншифтеры — новое движение, заумь или поколение?
— Ничего нового, — возразил Арнольд Арнольдович, — это те же самые работяги, что раньше рыли канавы. Раньше наибольшее, что могли, — накопить на покупку земельного участка за городом, потом всю жизнь строили дачу. Остаток жизни копались в грядках, не обращая внимания на прочий мир. Сейчас из-за повышения уровня жизни их быт просто масштабнее. Потому заметнее и кажется новым явлением.
— Ну, — пробормотал Жуков недовольно, — одно дело покупать дачу, другое — особняк в Арабских Эмиратах. Идет смешение рас, культур, проникновение европейских ценностей в исламский мир…
— А исламских, — сказал Цибульский желчно, — в Европу.
Глеб Модестович посмотрел в мою сторону.
— А что скажет наш самый юный теоретик-практик?
Я подумал, что для дискотеки я уже дряхлый старик, а здесь еще совсем младенец, ответил с младенческой почтительностью:
— Не знаю, но я бы не стал их пока выделять в особую группу. Слишком разные люди занимаются дауншифтерством. Думаю, все наши стимулы для других категорий населения срабатывают и для них. В большинстве своем. Их можно зачислить условно в группу пенсионеров, не достигших пенсионного возраста. По изменениям в психике.